В нашей еженедельной рубрике «Вопросом на вопрос» мы говорим с раввинами из разных общин и течений о волнующих нас темах....
Читать дальше...
«Дом — пространство, где есть свой собственный мир, что бы ни происходило между нашими странами». История одной еврейской семьи
Наверное, у каждого российского еврея есть украинские родственники, коллеги или друзья по летним лагерям и «Таглитам». В эти неспокойные времена решили собрать ваши истории дружбы, любви и сотрудничества и начинаем с израильской москвички Оли и киевлянина Пети, поженившихся пять лет назад
Оля Эльшанская
33 года
Москва — Израиль — Киев
Петя Немировский
28 лет
Киев
Оля:
— Мы познакомились в еврейском лагере «Цофим» летом 2013 года в Киеве: Петя был киевским мадрихом (ведущим групп), я — координатором израильских скаутов. Первый день прекемпа, мы сидим в большом кругу и стреляем друг в друга глазами. Лагерь закончился, мы попрощались и начали созваниваться по скайпу (о, это время до зума!): по ночам Петя работал в караоке, мы читали друг другу книжки, и я даже умудрялась под них засыпать. Так продолжалось примерно полгода, а потом Петя с друзьями приехал в Израиль, где я жила. Через неделю мы снова разъехались по странам, но начали постоянно встречаться то тут, то там. В один из приездов нас накрыло осознание: нужно что-то решать. Мы не сумели договориться и не нашли ничего умнее, чем расстаться.
Мне кажется, это случилось потому, что переезд означал не только релокацию, но и другой формат отношений.
Одно дело — романтичные встречи раз в полтора месяца и долгие разговоры по скайпу, другое — сама жизнь. Я была готова, но Петя нет.
Общаться мы не перестали, и вскоре Петя снова прилетел — на «Таглит». Мы договорились встретиться после спектакля в театре На-Лагаат, куда их повели с группой. У нас с друзьями на тот момент была квест-комната в Тель-Авиве, я вела игру и предупредила, что сразу после мне нужно бежать. Это было забавно, потому что, если бы друзья знали, куда я так спешу, — они бы меня задушили, ведь я страшно страдала из-за Пети.
Мы проговорили всю ночь, решили снова сойтись, а наутро осознали, что никакого решения о переезде так и не приняли. Договорились на «тестовый период» в три месяца под названием «не попробуешь — не узнаешь». В ноябре 2015 года я переехала к нему в Киев.
Петя:
— Я не собирался никуда уезжать из Киева, и это только увеличивало «слона в комнате» — ведь было понятно, что кому-то из нас придётся переехать. Смелое решение на себя взяла Оля — она предложила, и я сказал: «Давай».
Оля:
— Нам нужно было решить, остаёмся мы в Украине или переезжаем в Израиль. И тут выяснилось, что освободилась должность директора молодёжного отдела «Сохнута» в Киеве; впереди было лето, сезон лагерей, и мне предложили пойти на это место временно — а ещё израильскую зарплату и украинский вид на жительство. И это стало своеобразной буферной зоной. После трёх месяцев в Киеве уже было понятно, что моя жизнь — там, и я осталась.
В «Сохнуте» я проработала два года, потом начала учиться монтессори-педагогике в Петербурге и жила по три месяца то там, то в Киеве. Параллельно работала в международном проекте «Мойше Хаус» — когда-то я открывала первый такой еврейский дом в Москве.
ВНЖ, который оформлял мне «Сохнут», продлевался на год вперёд. Но когда я оттуда ушла, стало понятно, что никакого другого решения для моей легализации, кроме свадьбы, у нас нет. Заодно мы узнали, что я беременна, — мы планировали, но не думали, что получится так быстро.
Кстати, когда мои родители узнали, что я переезжаю в Киев, мама была жутко против: она сказала, что не хочет, чтобы её внуки говорили на украинском языке. На что я сказала: «Мама, что за бред? Я назло сделаю так, что твои внуки будут говорить на украинском, где бы они ни родились». Но в последующие годы мама смягчилась, приезжала к нам в гости.
Петя:
— Мы хотели просто тихо расписаться, но так вышло, что одна девочка снимала про нас фильм (который, видимо, уже никогда не выйдет) и нас отправили в торжественный зал, а там каравай и сотрудница загса, зачитывающая текст про то, как «корабль любви отправляется в море под названием жизнь». В какой-то момент она спрашивает Олю:
— Ви згодні? («Вы согласны?»)
А Оля не понимает и продолжает улыбаться. В итоге я поворачиваюсь и говорю: «Ну шо, да / нет?»
Моя мама обижается, что мы её не позвали, а у нас-то к этой свадьбе было сугубо прагматическое отношение — мы решали бюрократические трудности. Мы хотели поставить хупу (устроить еврейскую свадьбу), когда ребёнок подрастёт, даже договорились со знакомым раввином. Но вот Лизе, нашей дочке, скоро четыре, а мы ещё не собрались. Оль, прикинь, хупа на украинском?
Оля:
— Петя решил перейти на украинский язык: с Лизой он постоянно на нём говорит, со мной — периодически. Мне кажется, в наших отношениях гармонично сосуществует всё, и вот Петя поддерживает меня, когда я страдаю, что не говорю на украинском, и когда пытаюсь заговорить на нём.
В Украине я нахожусь как гражданка Израиля, но у меня есть и российское гражданство.
К счастью, у нас дома не бывает споров на эти темы, при том, что все эти годы были, скажем так, нестабильными.
Это потрясающе, когда дом — такое безопасное пространство, где есть свой собственный мир, вне зависимости от того, что происходит между нашими странами. Единственное наше расхождение — в ведении социальных сетей: Петя считает, что я пишу больше, чем нужно. Я пишу и про него, и про Лизу, и получается, что я немного вторгаюсь в чужое пространство.
Если у нас получится, мы переберёмся в Берлин. Мы рассматривали Израиль и Германию, взвешивали аргументы и выбрали то направление, которое кажется удобнее, проще, дешевле и мудрее с точки зрения оптимизации ресурсов. Нам сейчас предлагают помощь с разных сторон, и мы стараемся переадресовать её тем, кому она нужнее: мы не бедствуем, мы способны себя содержать и будем относиться к своим ресурсам бережно и внимательно.
Записала Настя Венчикова
