«Человек совершенно не обязан страдать»: интервью с Анной Монгайт
В нашей новой рубрике «Дома поговорим» мы обсуждаем с друзьями проекта их семейные правила и традиции. Что у них принято, а о чём, наоборот, не может быть и речи? Специально для «Цимеса» журналистка Анна Качуровская поговорила с телеведущей и креативным продюсером телеканала «Дождь»* Анной Монгайт об ощущении дома, воспитании в детях национальной идентичности и выборе места жительства
«Для меня дом — это место, где я расслабляюсь»
Я совершенно не умею вести домашнее хозяйство. И не могу сказать, что я дико гостеприимная и обожаю, когда у меня полный дом людей. Когда ты должна быть хозяйкой и принимать людей, ты не можешь нормально расслабиться, поэтому у меня всегда есть некоторый дуализм: с одной стороны, мне хочется тусоваться, с другой — очень бесит, когда я должна концентрироваться на гостеприимстве.
«Снаружи и так ужасно агрессивная ситуация»
Так что дом — это место, где меня не должно ничего раздражать. Именно поэтому у меня очень высокие требования к тому, как моё личное пространство выглядит: всё должно быть именно так, чтобы меня не бесило. Условно говоря, мы недавно купили диван, он оказался не совсем таким, как на картинке, и теперь каждый раз, когда я на него смотрю, я думаю: как бы мне сейчас тайно купить новый диван, чтобы муж меня не съел за расточительность.
«Я абсолютно равнодушна к рабочему пространству»
Это видно по студии «Дождя»*, где я провожу больше времени, чем дома. Моё рабочее место там — это два метра в ньюсруме. Если отвлекаться на красоту рабочего места, то когда, собственно, работать?
«Дождь»* прошёл столько разных этапов, начинал как мегамодная компания, транспарентный, открытый офис, таких ещё не было в Москве. Тогда ещё все привыкли к отдельным кабинетикам, а он был весь прозрачный, нараспашку. Мы дико гордились этим офисом. И когда нас оттуда выперли, это была страшная травма.
В какой-то момент мы вещали из Наташиной квартиры (Наталья Синдеева — основательница и гендиректор телеканала «Дождь»*. — Прим. «Цимеса»), двухкомнатной маленькой студии на Садовом кольце. И на этом этапе мы совершенно избавились от амбиций, связанных с офисом.
«У нас с родителями совершенно разные представления о доме»
Мама (Марина Лошак — директор Пушкинского музея. — Прим. «Цимеса»), ясное дело, отвечает у нас за красоту. Мама одной из первых в Москве начала собирать деревенскую расписную мебель, она есть на Севере России и в Скандинавских странах. У родителей дома всё винтажное и побитое жизнью, но эта «побитость» концептуальная, это просто правильный градус отреставрированности. Папа (Виктор Лошак — бывший главный редактор журнала «Огонёк», сейчас директор по стратегии ИД «Коммерсант». — Прим. «Цимеса») иронично называет мамину коллекцию мебели дровами.
Типичная мамина интерьерная покупка: однажды она купила у арт-дилера антикварную кровать на очень высоких ногах, примерно мне по грудь. На ней было очень страшно спать: во-первых, тонкие старые ножки, на них кровать всё время скрипела и качалась, а во-вторых, ты представляешь, что с неё упадёшь, а это всё равно что упасть со второго этажа. Лежать на ней было невозможно, сидеть на ней было невозможно. Эта кровать стояла как шикарный артефакт и занимала всю комнату.
«В моём детстве еврейские традиции были просто фактом жизни»
Я помню, Песах отмечали, это казалось естественным, старшее поколение говорило на идише. До моих девяти лет мы жили в Одессе. У меня были две прабабушки, два дедушки, две бабушки — и я единственный ребёнок. Я жила в состоянии избытка любви.
Вообще, главная традиция — это чрезмерность любви, она у меня прочно ассоциируется с еврейским пониманием семьи и отношением к ребёнку. Вот это обожание друг друга, чувство, что вы друг для друга большая ценность. Когда мы переехали в Москву, то оказались в другой среде: здесь, в этом холодном климате, отношения значительно более прохладные.
«Мне важно помочь детямсформировать национальную идентичность»
В нашей семье не было религиозных евреев, даже на уровне прадедушек и прабабушек, они все советские коммунисты. Только в предыдущем поколении всё как полагается: прапрадедушка, например, был старейшиной синагоги.
Тем не менее мне хотелось, чтобы дети были внутри традиции, внутри истории, религиозного понимания мира. Я религию воспринимаю как часть культурной идентичности. Сама я это передать не могу, поэтому решила, что тут я ответственность передам образовательному учреждению. Садик у нас был класснейший в этом смысле. Он называется «Тапуз». Когда-то его организовал фонд «Джойнт», и это лучшее, что было в образовательной жизни моих детей.
«Для меня национальность — важный фактор понимания себя, своей отдельности»
Я выросла в еврейской среде. Она была вроде бы и атеистической, и советской, но все вокруг были евреи. Это Одесса. Мне хотелось, чтобы и у детей было понимание, что у них есть большая родина — это Россия, малая родина — в их случае это Москва, и историческая родина — Израиль. Со старшим ребёнком это получилось на 100%. Он вырос с этим ощущением не конфликтующих в нём привязанностей.
У младшего ребёнка, ему пять лет, пока каша в голове. Однажды он пришёл из своего еврейского сада, где им рассказывают про историю и религию, еврейские праздники, и спрашивает мужа: «Папа, скажи, правда же, евреи вымерли?» Пришлось поставить перед фактом, что нет, мы одни из последних.
«Для поколения моих родителей ассимиляция — фактор выживания»
Они ещё хорошо помнят государственный антисемитизм. Папу не приняли в университет в Москве по национальному признаку, потому что на журфак еврею из Украины было трудно попасть без связей, какой бы он классный ни был. Никому из евреев, живших в Советском Союзе, не было просто, даже живущим в еврейских анклавах, как Одесса. И поэтому для родителей еврейское — значит провинциальное, и к еврейскому они относятся очень настороженно, сентиментально-снисходительно, скажем так.
«Переезд в Москву — главный мой стресс в жизни, тяжёлая детская травма»
В Одессе мы жили в квартире, которую прапрабабушке и прапрадедушке подарили на свадьбу. Это была пятикомнатная квартира с потолками в пять метров, дом конца XIX века, в ней были печи с чугунными заслонками, лепнина, скрипучий паркет и привидения. Такие потом я встречала только в Питере. И вся она была каким-то чудом наша, не знаю, почему так сложилось, но никого не подселили. Мы жили там очень классно! А потом переехали в Москву и поселились на «Автозаводской», рядом с заводом ЗИЛ, в однокомнатной квартире.
Я попала в школу, где учились дети работников ЗИЛа, хотя она была спецанглийская. С диким одесским акцентом, с неадекватным совершенно представлением о себе, которое я, впрочем, сохранила, я приехала из благополучного мира, полного солнца, любви к детям, моря, бытового комфорта, и попала в эту школу, где меня забуллили просто насмерть. Вот тогда бы мне какого-то хорошего психолога, но их не было.
«Я должна жить там, где мне классно, и никаких компромиссов»
Видимо, я поняла это после трёх лет, которые мы прожили с родителями в маленькой однокомнатной квартире в сталинском доме. Нас было трое, и я спала на диване на кухне, где был мусоропровод, из которого ползли тараканы, и я помню, как они по мне бегали.
Вот в тот момент ненавидела и Москву, и «Автозаводскую», и дом, и школу. Удивительно, что все эти три года я не помню вообще — память как-то выместила их. Я ни разу после этого не была в том месте. Ни разу!
«В Израиле мне делать нечего, хотя я к нему очень нежно отношусь»
Муж мой, который еврей на 33%, как мы выяснили после генетического анализа, даже больший фанат всей еврейской темы, чем я. В своё время он меня страшно уговаривал уехать в Израиль. Но что может делать человек с моей профессией, живя в Израиле?
Более того, трагедия в том, что и в любой другой стране, кроме России и окрестностей, русскоязычные журналисты не особенно нужны. Настоящая драма для меня. Хотя в мире аутсорса, наверное, можно что-то производить на дистанции. Но журналист не должен жить аутсорсом.
«Корни создают твою биографию»
Ну как занимаются учёные происхождением мира, точно так же интересно заниматься происхождением себя — из кого ты, как из кубиков лего, построен. Хочется, чтобы детям это уважение и интерес к своему происхождению тоже передались.
«Человек совершенно не обязан страдать»
И вот это «жизнь повидать, обжечься и заработать мозоли» — вот это фигня. Никто не должен почувствовать горе, чтобы научиться радоваться. Нужно повидать только ту жизнь, которая приносит тебе счастье, а всё остальное пусть кто-то другой смотрит.
* СМИ признано Минюстом иностранным агентом
Записала Анна Качуровская
Фото: Марк Боярский специально для «Цимеса»
Читайте также: