«Масяня по-прежнему живёт в Питере. В её переезде в Израиль нет смысла». Интервью с мультипликатором Олегом Куваевым

В нашей еженедельной рубрике «Дома поговорим» мы обсуждаем с друзьями проекта их семейные правила и традиции. Поговорили с художником и мультипликатором Олегом Куваевым, автором знаменитой «Масяни», о том, как живётся русскому человеку в Израиле, чем хороши еврейские праздники и почему Масяня не переезжает в Рамат-Ган

«У меня очень долго не было собственного дома. Художник вообще по природе своей кочевник, ему необходимо перемещаться. В новом месте появляются новые идеи, новые работы»

Если говорить о детстве, то в Питере, в Весёлом посёлке, где я родился и вырос, дом чётко ограничивался пределами квартиры, а за дверью сразу начиналась враждебная территория. «Мой дом — моя крепость» — это совершенно ненормальная ситуация, это скорее осадная, чем нормальная жизнь.

В Весёлом поселке было страшно.

Новостройки и рабочие окраины во всех советских городах были примерно одинаковыми, как в фильме «Ирония судьбы». А во дворах обитали алкаши и гопники. Я был мальчиком из хорошей семьи, из английской спецшколы, где училась избранная публика, и через свой двор домой я пробегал исключительно бегом. Главное было не попасться гопникам.

«Есть разные масштабы понятия «дом». Для меня дом — это некая территория личного пространства, в котором ты обитаешь большую часть времени. А где его границы — трудно сказать»

Сейчас я живу в Израиле, и тут, конечно, намного лучше, чем в Весёлом посёлке. Вечером, когда выходишь гулять с собакой, не озираешься пугливо по сторонам и не стремишься убежать скорее домой. Здесь социальные и криминальные условия позволяют расширить круг, в котором можно как-то спокойно существовать.

Моя студия находится недалеко от дома, так что для меня дом — это круг довольно большого радиуса, в который входит не только моя квартира и студия, но и прилегающие магазинчики со знакомыми продавцами, с которыми здороваешься каждое утро, кафешки рядом с домом, куда приятно зайти утром съесть какую-нибудь булочку. Всё это тоже относится к дому, так как ты каждый день это видишь, проходишь мимо, общаешься с людьми. То есть мой дом — это такой микромир, который я вокруг себя выстроил и в котором мне комфортно.

«Я принадлежу к последнему поколению, которое повзрослело ещё в советское время»

Мои родители — простые советские инженеры, работали в НИИ и на военном заводе. Отец занимался своей узкой областью горного дела и кроме этого мало чем интересовался. Дом был на маме, как и положено в советской патриархальной системе. Традиции у нас тоже были абсолютно советские. Помню демонстрации на 1 Мая и 7 Ноября, у каждого из родителей была своя колонна, и я перебегал из одной в другую. В принципе, было весело, но это была совершенно замкнутая парниковая советская атмосфера.

«Рисовал я с детства, но родители рисование не поддерживали, они не считали, что это дело, которым можно заниматься в жизни» 

Они хотели, чтобы у меня была техническая специальность, тем более что у меня хорошо шли физика с математикой. Я легко перешёл из английской в физико-математическую школу, потом так же легко поступил в авиаприборостроительный институт, к тому же на крутой факультет, космический, попал на спецкурс и познакомился с компьютерами ещё в 1980-х годах.

Но не судьба была этим заняться, потому что буквально на второй год обучения в институте вдруг отменили военную кафедру — и большое количество народу, не планировавшего идти в армию, туда загремело. Ну и я тоже загремел. И для меня это был некий слом, потому что выяснилось, что в жизни всё не так, как я себе представлял. Вообще всё не так. 

«В армии происходило столкновение миров — вымышленного и реального»

Служить меня отправили на Дальний Восток, далеко в тайгу. Суровое было попадалово — с дедовщиной, криминалом, разборками, самострелами, короче, со всеми прелестями советской армии. И я много встречал мальчиков из тепличных условий, которых очень берегли от того, что происходило вокруг на самом деле, и они, попадая в армию, испытывали шок. Когда выдуманный и реальный мир сталкивались — это приводило к большому количеству жертв.

«Я сам несколько раз, уже доведённый до отчаяния, пытался убежать из армии, драпал по тайге» 

Но потом возвращался, и дело заминали — часть была небольшая и никто не хотел выносить сор из избы. Хотя чего там только не было — люди издевались друг над другом, стреляли друг в друга, убивали. Крайне неприятный был период жизни. И то, что я оттуда вышел целым и невредимым, — большое счастье. Не всем моим сослуживцам это удалось. 

«После армии я ударился в бродяжничество» 

Я не смог ни учиться в институте, ни жить с родителями. Довольно долго просто тусовался, жил по впискам, путешествовал, позже снимал разные квартирки, их было много, но понятия «дома» не было очень долго. Это были в основном «хаты» — самые дешёвые совдеповские квартиры, которые только можно было найти в хрущёвках. Хорошую квартиру я смог снять только уже во времена «Масяни» — сначала на Староневском, потом на Литейном. И вот там уже больше было похоже на дом — это всё же безопасный район, можно сказать, самый безопасный в Питере, поэтому там можно было немного расширить частную территорию. А потом я влюбился, женился и переехал в Израиль.

«Когда я жил в Питере, я практически не знал, что творится в остальной стране. И тут так же»

Я по своей натуре сторонник «малой родины». В Израиле мы обосновались в Рамат-Гане — это провинциальный райончик, одно из тех мест, где люди выращивают своих детей. В больших городах делать это неудобно — и с точки зрения финансов, и с точки зрения транспорта, экологии и прочего.

Когда люди молодые, они стремятся в большие города, где кипит культурная жизнь. А когда они собираются размножаться, они перемещаются в места типа Рамат-Гана.

Нельзя сказать, что тут дикая провинция и деревенские люди — в основном здесь живут те, кто в молодости жил в Тель-Авиве и Иерусалиме, а потом переместился сюда, чтобы за те же деньги купить квартиру побольше.

Когда ты в каком-то месте устроился и разобрался, как всё работает, тут образуется твоя зона комфорта, твоё маленькое личное пространство. И это приятно. Стоит тебе куда-то поехать — в Эйлат, Хайфу или даже в Петах-Тикву, — там уже совсем другая жизнь, другие люди, я чувствую себя практически за границей. Тель-Авив — самое дальнее, где я бываю.

«Во мне нет еврейской крови, но я еврей по образу жизни и менталитету» 

Мои дети — евреи по галахе, а я нет, но у нас полстраны не евреи по галахе, так что никакой проблемы нет, я не выбиваюсь из общего контекста. Веду нормальный израильский образ жизни, ничем не отличаюсь от своих соседей. В нашем доме мы отмечаем большинство еврейских праздников. Дети, естественно, обожают Пурим, это одно из главных событий года. Празднуем Рош а-Шана, зажигаем, как полагается, свечи на Хануку, и если вдруг не успеваем вовремя, сразу паника: «А-а-а, бежим скорее домой!» 

«Еврейские праздники хороши тем, что в них много замечательного символизма, который цепляет. Очень легко образуются семейные традиции»

Даже праздничные песни, которые из садика и школы дети приносят домой, въедаются в мозг и остаются с нами навсегда. Ну и конечно, мы празднуем Новый год — единственная, пожалуй, традиция, которую мы привезли из России. Ставим задрипанную пластиковую ёлочку, купленную ещё в начале 1990-х моей женой, вешаем шары, складываем подарки. Когда дети были маленькие, вызывали им местного Деда Мороза.

Не вижу в этом ничего плохого, это один из самых лучших праздников — как Рождество, но лишённый религиозного контекста.

Это ведь, по сути, вообще древний праздник зимнего солнцестояния, самый естественный праздник смены года. Я его очень люблю и думаю, что и дети мои будут его праздновать, когда вырастут. Мечтаю привезти из Питера ёлочные игрушки, которые там у меня лежат, ещё сталинского времени, где-то 1950-х годов. Они снаружи пластмассовые, а внутри вата. Когда-нибудь всё же привезу.

«У меня в доме множество вещей, которые около 30 лет путешествовали со мной по всему миру»

На полке в моей студии стоит Будда — ломаный-переломаный, я его много раз склеивал. Когда-то в Москве одна девушка научила меня делать нэцке. Делали форму и заполняли её эвкалиптовой смолой с зубным порошком. И получалось некое подобие искусственной кости. Потом мы это обтачивали и на Арбате продавали. И этот Будда оттуда — экспериментальный. Тридцать лет я его возил за собой во все страны, где я бывал, это для меня культовая вещь. 

«У меня много вещей, которые не имеют художественной ценности, но для меня ценны всё равно» 

Бомбилью (устройство для питья мате) я тоже вожу за собой лет тридцать, её привёз мне приятель из Эквадора, она натуральная, из тыковки сделанная, и я её берегу всячески. Или, например, гипсовый слепок с моего лица. Я его сделал, когда мне было 20 лет. Абсолютно точная копия меня — прикольно и намного лучше фотографии.

Или мой любимый солдатик из первой 3D-игры Quake. Я человек на 50% компьютерный, и компьютерная история для меня — это личная история. Солдатика этого я нашёл и купил в Германии в 1990-х, и он офигеть какой надёжный оказался — столько лет с собой вожу, и он даже не выцвел. Сейчас такие на каждом шагу продаются, но в те времена, когда я его привёз в Россию и таскал показывать друзьям, все были просто в экстазе. Компьютерная история вообще развивалась динамично и оставила большой след в культуре. И для меня это очень ностальгическая вещь.

«Домашним хозяйством занимаюсь в основном я — у меня на это больше времени и охоты»

Я люблю готовить и всех кормить, это, можно сказать, моё хобби. Так что готовка в доме вся на мне. Готовлю разные блюда — из немецкой кухни, русской, еврейской. Обожаю форшмак, но ем его один, как дурак, со свежей булкой — кроме меня, его никто в семье, к сожалению, не любит.

Вообще, если говорить об израильской кухне — она сложная и интересная, привнесённая из разных мест — из России, Йемена, Марокко, и уже прошло достаточно времени для того, чтобы всё привнесённое стало своим. Все эти хумусы, фалафели, сабихи… Мы всё это очень любим, в Шаббат уже традиционно покупаем наш любимый джахнун. Это йеменское блюдо, такая колбаска из теста, дети его обожают.

А напротив нашего дома продаются кошерные гамбургеры — без сыра. Ни один чувак из Америки не поймёт, что это вообще гамбургеры. Это такое уже израильское блюдо, оно своеобразное, с очень сочным мясом, и ужасно вкусное. Забавно, что рядом продаются обычные гамбургеры — с сыром, и тоже вкусные. Но местные их не покупают. Не потому что соблюдают кашрут (очень мало кто у нас тут его соблюдает), а просто потому что они израильтяне и предпочитают израильскую кухню.

«Мы вросли сюда корнями, и очень маловероятно, что мы когда-нибудь отсюда уедем»

Раньше я много путешествовал. Но сейчас из-за «короны» и маленьких детей пришлось адаптироваться к оседлой жизни, и я себя чувствую немножечко монголом, запертым в хрущёвке. У меня довольно высокий уровень адаптации, и я, конечно, адаптировался, но как только будет возможность — снова буду путешествовать.

Есть места в мире, где хорошо рисовать, есть места, где хорошо сочинять, есть места, где получаешь новые сильные впечатления, которые всё в тебе переворачивают с ног на голову. Художнику это необходимо. Не говоря уже о том, что есть множество мест, где я вообще ещё не был. Но дом — он здесь, и вряд ли это изменится.

«Масяня по-прежнему живёт в Питере. В её переезде в Израиль нет смысла»

Если я вдруг захочу закончить эту историю, я сделаю серию о том, что Масяня переехала в Израиль, заперлась в Рамат-Гане, и всё — больше ничего про неё не известно. На сегодняшний день Масяня живёт в воображаемой России, так как Россия с тех пор, как я был там в последний раз, сильно изменилась, и, прямо скажем, не в лучшую сторону.

Но в сериале у меня по-прежнему отчасти начало 2000-х — самое свободное, золотое время за всю историю страны.

Потом там всё схлопнулось, но у меня в сериале продолжается. Даже когда появляется какой-то злободневный политический стёб (про иноагентов, например), всё равно я намеренно не переношу действие полностью в наши дни. Это уже сейчас фантазийная реальность, но моей аудитории именно это и нравится. Воображаемый мир в России намного приятнее реального. 

Записала Юнна Раппопорт
Фото: Даниил Маштаков специально для «Цимеса»