«В какой-то момент мне казалось, что вокруг меня одни евреи». Интервью с Катей Кронгауз

24 ноября, 2021
Читать: 13 мин

В нашей еженедельной рубрике «Дома поговорим» мы обсуждаем с друзьями проекта их семейные правила и традиции. На этот раз мы встретились с Катей Кронгауз, журналистом, соосновательницей студии подкастов «Либо/Либо», писательницей. О домашних настойках, ханукальных песнях на советские мотивы и своеобразных отношениях с памятью — в разговоре с «Цимесом»

«Я ненавижу переезжать» 

Мне довелось делать это слишком часто — уже не помню, сколько раз я перемещалась между городами, странами, да и внутри городов. Мне сложно привыкать к новому месту, сложно собирать вещи и обживаться. Пришлось научиться быстрым способам воссоздавать некоторую идею дома в тех местах, где я оказываюсь. Это всего несколько моментов: белые стены в основном помещении, синие — на кухне, уже в третьей квартире так. Когда мы переезжали из Москвы в Ригу, могли взять совсем мало вещей. В итоге я выбрала те, что расставил — и всё, дом. Например, картина, которую я купила в Грузии лет 15 назад, ещё несколько недорогих картин, поднос.

«У меня своеобразные отношения с памятью» 

Есть сундучок, в котором лежит всё, что имеет символически-сентиментальную ценность, но в целом записочки, например, я вообще не люблю хранить, часто даже уничтожаю — люблю, когда важные воспоминания остаются в голове. Какие-то предметы, оставшиеся от родственников, — тоже нет. У меня были, например, любимые бабушки, они умерли, а их вещи скорее вызывают тревогу, чем приятные воспоминания. При этом даже в этой квартире можно увидеть сундучок и подносик, которые достались мне от двоюродной бабушки. Но я не помню, как и где эти вещи у неё стояли, никакого памятного значения для меня у них нет. Зато символичное для моего дома — есть. Где бы я ни оказалась, я эти вещи положу и сразу чувствую себя спокойно.

«Сохранение традиций требует невероятных усилий» 

Я это поняла, когда мы переехали в Ригу с маленькими детьми. Только там стало ясно, что, когда ты долго живёшь в одном месте, рядом с семьёй и близкими людьми, ты непроизвольно врастаешь в систему традиций, которая тебя поддерживает. Даже не нужно думать о том, как всё устроено.

Ты знаешь, что вот так вы отпразднуете Новый год, а на Пасху пойдёте в гости, где будет и кулич, и маца. В Риге, оказавшись вне среды, мне пришлось сознательно и искусственно выстраивать такую систему для своих детей и даже взрослых в нашем окружении.

Я прекрасно понимаю, что такие небольшие обычаи в итоге и запоминаются.

Сейчас, например, у нас с детьми есть традиция ужинать на рынке в выходной — мелочь, но я держу в голове, что это нужно сохранять. 

«У нас в семье были смешанные иудео-христианские традиции, которые при этом не имели ничего общего ни с одной из религий» 

На 7 января мы вешали носки, в которых появлялось что-то сладкое. В своей семье я этого не повторяла, потому что ещё в моём детстве эта традиция драматически прервалась. Мы втроём с братом и сестрой решили устроить облаву и доказать со свойственным детям рвением, что никакого Деда Мороза нет. Это была не первая наша засада, просто раньше они заканчивались тем, что мы засыпали прямо там, где прятались. В тот раз мы подошли к вопросу серьёзно и распределились: один подавал сигнал, второй выбегал с фотоаппаратом.

В какой-то момент мы увидели папу с кучей конфет в руках и закричали, что поймали его. На что он ответил: «Я вообще себе это всё нес». Так эта традиция прервалась навеки. 

На Пасху у нас всегда был кулич и маца — я потом уже поняла, что среди светских московских интеллигентных евреев это какая-то распространённая тема. 

Ещё в январе мы ходили к папиной маме на день рождения, где виделись с двоюродными братьями и сёстрами. Там все обменивались подарками, и даже в детстве это мне казалось очень комическим действом: малознакомые люди вручают друг другу странные вещи из 1990-х. Была какая-то штука, которая в воде превращалась в полотенце, шикарные наборы из геля для душа и губки для тела. Мне со стороны всегда казалось, что это такой баттл взрослых: «А мы тебе на твою губку мыло Safeguard — четыре в одной упаковке». 

«Мамина мама держала всю семейную информационную сеть: она всегда знала, кто, где и что делает, кто простыл, кто выздоровел» 

Сидишь в самолёте перед взлётом — звонишь ей. Приземлился — звонишь ей. Всю полученную информацию она сразу транслировала по всем каналам. Некоторые в нашей семье называли её «радио ВВС». Как только она умерла, это всё исчезло. Она была связующим звеном, центром управления полётами.

Однажды я была в душераздирающей поездке по заданию «Сноба»: меня отправили перегонять яхту из Сайгона на какой-то тайский остров. Это было ужасно: я ненавижу яхты, меня всё время укачивало, мутило, я пила таблетки, да и вообще период в жизни был какой-то странный.

И вот буквально посреди ничего вдруг подходит шкипер и говорит: «Тебя там ищет бабушка».

Она умудрилась позвонить ему на спутниковый телефон, который еле ловил, — просто чтобы узнать, как у меня дела. 

«У нас в семье нельзя было ругаться матом. Хуже мата — только эвфемизмы»

«Блин» — это вообще что-то страшное. Я до сих пор не произнесла вслух ни одного матерного слова, чем ужасно фрустрирую всё журналистское окружение. Вообще, так как семья филологическая, многие домашние правила касались именно речи. Например, категорически нельзя было сказать при родителях, что кто-то «орёт» — считалось, что слишком грубо.

«В детстве я плохо представляла себе, что такое личное пространство» 

Когда я родилась, мы с родителями, сестрой и братом жили впятером в одной комнате. Слава богу, я этого не помню — мы переехали, когда мне было полтора года. Потом мы втроём с братом и сестрой жили в одной комнате. К счастью, потолки были 4,5 метра, поэтому на антресолях сделали комнатку, где сначала жила моя старшая сестра, а потом — после её переезда — я. Там не было окон, нельзя было встать в полный рост, но некоторое уединение чувствовалось. 

На этой антресоли была такая большая вентиляционная дырка, в которую я, по завещанию своей сестры, курила. Окурки бросала туда же, считая, видимо, что это какое-то невероятное архитектурное устройство, чёрная дыра, в которой всё исчезает. В какой-то момент в туалете что-то сломалось, пришёл сантехник, долго ковырялся. И вдруг все затихают, а потом родители вкрадчивым голосом говорят: «Катя, иди сюда».

Напомню, что в эту вытяжку годами курила моя сестра.

Я спускаюсь и вижу, как все — папа, мама, сантехник — смотрят в эту маленькую дырку, которая полностью завалена окурками.

Родители, в свою очередь, смотрят на меня, я делаю вид, что ничего не понимаю. И папа говорит: «Иди наверх, брось в вытяжку что-нибудь». Я поднимаюсь, изображаю звуки, что якобы что-то бросила. Родители облегчённо выдыхают: конечно, их ребёнок не мог столько выкурить. 

«Я очень домашний человек, я обожаю ночевать дома, даже в подростковом возрасте не отпрашивалась остаться ночевать у подружки» 

Правда, когда мне было 16, а брату 17, мы переехали от родителей в квартиру, которая досталась нам от двоюродной бабушки. В нашем окружении мы были первые, кто начал жить отдельно, да ещё и на «Павелецкой». Квартира стала просто проходным двором.

Мобильные телефоны тогда уже были, но звонили редко, чаще просто приходили. Дверь всегда была открыта, поэтому периодически в доме просто кто-то оказывался.

Бабушка жила в соседней квартире и поэтому оказалась в курсе жизненных событий не только семьи, но и наших друзей. Иногда, когда кухонные посиделки становились слишком шумными, она приходила и просила вести себя прилично, а в остальное время кормила всех обедами.

«Моё еврейское самосознание проснулось в 18 лет: я тогда поехала в Израиль, очень полюбила эту страну»

Никогда, правда, это самосознание не было религиозным. Сионистским — пожалуй, да. Люблю песню «Ерушалаим шель заhав» («Золотой Иерусалим». — Прим. «Цимеса»), а «Эйн ли эрэц ахерет» («Нет у меня другой страны». — Прим. «Цимеса») вообще вынимает мне душу. В Тель-Авиве у меня возникает ощущение, что это место, где я выросла — или по крайней мере в детстве проводила лето.

Меня накрывает теплотой и спокойствием, как только я сажусь в самолёт, чтобы лететь в Израиль.

Дома при этом никаких особых еврейских традиций не было. Да, знали, что евреи; знали, что в семье дедушки говорили на идише. Про еврейское говорили скорее в рамках какой-то диссидентской темы. 

«Не могу сказать, что мы как-то специально «по-еврейски» воспитываем детей»

Они ходили в еврейский детский сад в Риге, пели там на выпускном песни на иврите. Это было очень трогательно: воспитатели, русские рижане, записывали эти ивритские песни русскими буквами. Там была прекрасная творческая женщина Елена Юрьевна, которая сочиняла песни. «Вот опять небес темнеет высь. Окна светом праздничным зажглись. Так который век подряд свечи Хануки горят. Они о чуде людям говорят» — на мотив советской песни «Московские окна». Или: «Если близко Маккавей, мы готовим пушку, только высунься еврей — взять его на мушку» — на мотив песни охраны из «Бременских музыкантов».

«Я обожаю готовить для своих друзей, сама делаю настойки: джин на фейхоа, водка на облепихе, бурбон на вишне» 

Моя бабушка лучше всего жарила картошку и делала котлеты, наверное, поэтому я до сих пор люблю простую еду, что портит ощущение от посещения мишленовских ресторанов. Мой топ с детства — котлета, пюре, рядом салат, и всё это перемешано. А ещё гренки — хлеб, вымоченный в молоке. 

«В Израиле у нас появились родственники — Михаил и Ирина Гробман» 

Как-то перед очередной поездкой в Израиль нам с мамой настоятельно посоветовали познакомиться с художником Гробманом, другом Кабакова, мол, его дом — распределительный пункт новой эмиграции.

Мы без особого энтузиазма это восприняли, а на третий день сами случайно познакомились с Гробманами. И они просто сразу стали нашими израильскими родственниками, бабушкой и дедушкой моим детям, для которых у них всегда есть бамба и бисли*.

«В какой-то момент я поняла, что вокруг меня одни евреи» 

Однажды мы сидели с одним приятелем, и выяснилось, что он не еврей. Меня это тогда так потрясло. Как не еврей? Вообще? Никак? С тех пор, конечно, неевреев в моей жизни стало больше. 

* Бамба — сладкие кукурузные палочки с арахисовым маслом, которые очень нравятся израильским детям. Бисли — солёные хрустящие снеки, которые тоже очень нравятся израильским детям.

Записала Алина Фукс
Фото: Марк Боярский специально для «Цимеса»

Читайте также:

Чтобы добавлять статьи в закладки - войдите, пожалуйста

Подписаться
Уведомить о
0 комментариев
Межтекстовые Отзывы
Посмотреть все комментарии

О нас

«Цимес» — еврейский проект, где рады всем

✡️  «Цимес» — самое еврейское место во всем Рунете. Каждый день мы пишем о жизни современных евреев в России и ищем ответы на волнующие нас вопросы — от житейских до философских. А если сами не можем разобраться, всегда обращаемся к специалистам — юристам, психологам, историкам, культурологам, раввинам.

Связаться с нами по вопросам сотрудничества, партнерских программ и коллабораций можно написав на почту shalom@tsimmes.ru или в телеграм