«Спорт — не самая сильная сторона еврейского народа». Интервью с Владимиром Долгим-Рапопортом

В нашей еженедельной рубрике «Дома поговорим» мы обсуждаем с друзьями проекта их семейные правила и традиции. На этот раз мы встретились с Владимиром Долгим-Рапопортом, который основал футбольную школу #tagsport и женскую школу футбола GirlPower, — и поговорили о том, кто выдумал его фамилию, о дедушке — первооткрывателе Севера и знаменитых гостях дома детства

«Мы жили в каких-то квартирах, которые я совсем не помню — как и своего детства лет до шести» 

По-моему, с Садового кольца мы переехали куда-то в Фили, кажется, тогда считалось, что это совсем на краю Москвы. Окна той квартиры выходили на Филёвский парк, а в доме постоянно ломался лифт, и надо было подниматься высоко по лестнице. А ещё этот лифт не ехал со мной одним — потому что я был ещё маленьким и слишком лёгким. И я шёл наверх пешком. 

А потом, когда мне было лет пять или шесть, мы переехали в дом на Зубовском бульваре. Квартира была на первом этаже, и это был какой-то чрезвычайно сложно придуманный обмен, который сделала моя мама, и окна выходили прямо на Садовое кольцо, и все говорили: «Ну как же вы, бедные, будете так жить, здесь же так громко». А мы жили совершенно счастливо. 

«У меня было очень-очень-очень тёплое детство» 

Вот мама жарит курицу в духовке — это всегда было очень вкусно. Вот к нам приходят разные родительские гости — мамины и отцовские друзья, я с ними сижу на кухне, они что-то обсуждают взрослое, ни фига не понятно, но очень интересно. Вот отец, который читает нам с сестрой перед сном Варлама Шаламова, я Шаламова очень любил. Вот мама, которая тоже читает нам перед сном, но совсем другую литературу — она больше склонялась к, например, «Капитанской дочке», «Тому Сойеру» и Булгакову. Это было самое любимое. 

Всё детство моё у нас была собака, она прибилась к нам на даче, и вот мы гуляем с ней во дворе, она сама по себе, а я за ней следом.

Всегда лето — зиму я не любил и до сих пор не люблю.

Вот дача, я очень любил её в детстве, мы там с сестрой проводили много времени. Она меня старше, у неё старшие друзья, и я с ними тусил, пока они меня не выгоняли; не выгоняли почти никогда. Вот мы играем в футбол, вот идём купаться. 

«У нас дома была диссидентская литература, и детство у нас тоже было диссидентское»

Единственный в моей жизни диссидентский поступок случился тогда же — я не стал октябрёнком. Мы обсудили дома, что я не хочу это делать, и я просто не пришёл на церемонию. Но после этого всех вели в кинотеатр смотреть мультики «Том и Джерри», хоть это было и не очень по-октябрятски. Вот туда я как раз пошёл. А дальше уже место для диссидентских поступков закончилось, потому что это был где-то 1989–1990 год. Сейчас, правда, снова появилась масса возможностей для диссидентства, но я пока ими почти не пользуюсь. 

«С еврейством у нас в семье всё просто — евреи у нас в семье все»

Мой отец был достаточно взрослым, когда я появился, — он 1929 года рождения. Это значит, что, когда я родился, ему было больше 50 лет. Он поступил в институт, учился там, окончил его, и я не помню, какое у него было образование, потому что в его жизни это роли не сыграло, но, кажется, он был социолог. Во время войны он был в эвакуации, потом ездил на Братскую ГЭС, занимался околопартийной деятельностью.

А дальше, в 1970-е, он подружился с диссидентской компанией, достаточно быстро был выгнан со всех работ. В итоге работал плотником в театре Маяковского, где оставался до конца Советов. Он не был в числе тех, кто выходил на площадь, когда танки вошли в Прагу, но помогал издавать весь самиздат.

Его не посадили, но всё к этому шло — просто не успели.

В нашем доме всегда были Левада (Юрий Левада, социолог и политолог. — Прим. «Цимеса»), Шиханович (Юрий Шиханович, математик, педагог, правозащитник. — Прим. «Цимеса»), Великанова (Татьяна Великанова, математик, правозащитница. — Прим. «Цимеса») и все-все. Они были друзьями родителей и играли со мной и моей сестрой, это было классно. 

«Дедушку по отцовской линии я не застал — он умер намного раньше моего рождения, — но он был очень активным партийным деятелем, помогал делать революцию и создавать Советы»

А дальше он, по моей теории, как и многие другие евреи, разочаровался в Советском Союзе и уехал первооткрывать Север. Поэтому мой отец очень много времени в детстве провёл на Севере, где катался с дедом на разных кораблях во льду. У Довлатова в «Компромиссе» было так: 

«Написал брошюру „Коммунисты покорили тундру“. Но даже и тут совершил грубую политическую ошибку. Речь в брошюре шла о строительстве Мончегорска. События происходили в начале тридцатых годов. Среди ответственных работников было много евреев. Припоминаю каких-то Шимкуса, Фельдмана, Рапопорта… В горкоме ознакомились и сказали:

— Что это за сионистская прокламация? Что это за мифические евреи в тундре? Немедленно уничтожить весь тираж!..»

Этим Рапопортом и был мой дедушка. 

«Во время подготовки революции у деда была партийная кличка Долгий, которую он сохранил, сделав частью фамилии»

Ему показалось это важным. Таким образом, фамилия Долгий-Рапопорт — придуманная. Мой дед был Долгим-Рапопортом, мой отец был Долгим-Рапопортом, я Долгий-Рапопорт, и двое моих сыновей тоже Долгие-Рапопорты, всего пять человек. А больше Долгих-Рапопортов в истории человечества пока нет. 

«Моя мама сидела со мной после родов очень долго, потому что я очень болел» 

Лет до восьми, может быть, больше. Это мне так кажется, и я от неё получу по ушам, если ошибусь. Потом мама пошла работать в кооператив «Факт», который потом стал ИД «Коммерсантъ», где она работает до сих пор — главным редактором журнала «Коммерсантъ Weekend». 

«Я всегда знал, что я еврей»

Это спокойно обсуждалось внутри семьи, про это много разговаривал со мной отец. 

При этом всё своё детство и юность я провёл в православной семье, меня крестили в младенчестве. Мы отмечали православные праздники и соблюдали православные посты. По-разному, но соблюдали. Обязательно праздновали Пасху, праздновали Рождество. В общем, были спокойной православной семьёй, ходили в церковь.

Еврейство в моём детстве было частью национальной культуры. Я сталкивался с антисемитизмом немало — и в школе, и в просто жизни ребёнком я слышал слово «жид». Не то чтобы я как-то сильно страдал, но и приятно это не было. 

«Иудаизм в моей жизни появился, когда мне было 16 лет»

По случайному стечению обстоятельств я познакомился с раввином, который позвал меня в иешиву. Я ходил туда на протяжении года, принял иудаизм, исповедовал его, а дальше это всё столкнулось с тем, что мне было 17-18 лет, а у мальчиков в 17-18 лет немножко другие интересы. Соблюдать в эти годы все традиции иудаизма, при том что у меня не иудейская семья, было сложным вызовом, с которым я не справился. 

«Я еврейский сын своей еврейской мамы»

Вряд ли она будет с этим согласна, но мне кажется, что я очень многое перенял у неё. В том числе жизненный путь: у моих детей разница в возрасте такая же, как у нас с сестрой, и родились они примерно в то же время года; мама развелась с отцом, когда мне было 10 лет, — и я развёлся со своей женой, когда моему старшему сыну было 10 лет. Я стараюсь готовить те же блюда, которые в моём детстве готовила мама. Не получается так же вкусно, но я стараюсь: запекаю мясо, жарю курицу, пробую делать супы, но, кажется, безуспешно. 

«На моей кухне стоит лавка, которую сделал мой отец»

Она не очень удобная, но я её люблю, потому что сидел на ней завтракал, обедал и ужинал почти всю мою жизнь, начиная с детства. Внутри этой лавки много вещей, которые туда складываются и потом никогда оттуда не достаются. Вся кухонная посуда тоже стоит на большой-большой полке, которую сделал отец.

У меня вообще много других вещей из квартиры детства, я их очень люблю. То же зеркало в полный рост: отец его где-то нашёл и притащил откуда-то домой. Наверное, кто-то уезжал и раздавал вещи — как это бывало в 1980–1990-е годы. 

«Недавно Adidas подарил мне на Новый год маленький горшочек и семена ели»

Я посадил их, сделал собственную парниковую систему из пакета и лампы. Из пяти посаженных семян должны были взойти два, но взошли все пять. Теперь они будут бороться за жизнь — по крайней мере, так написано в инструкции. Это всё меня воодушевляет, потому что в итоге у меня будут сразу несколько больших деревьев, которые мы высадим на даче или ещё где-нибудь. Ель впечатляет — в отличие от домашних цветов, у которых невысокий потолок возможностей роста. 

«Дом для меня — это ощущение пространства, где я нахожусь по собственным правилам»

Условно: дома я могу прийти, снять рубашку и бросить её, не задумываясь, куда и зачем я её бросаю. Потом я её, конечно, уберу. Важно само по себе чувство свободы действий: вот ты разбросал вещи, вот ты куришь спокойно, не боясь никому помешать. Курение, кстати, важная часть дома. Дома я курю. А не дома не курю. К конкретному месту я не привязан совсем, и если завтра мы всей семьёй переедем, то мне это будет ок. 

«У меня живёт огромная собака, которая боится всех незнакомцев»

Это какая-то её детская травма, а что было у неё в детстве, мы не знаем, потому что мы её нашли. Первые 40 минут общения с новым человеком она будет на него лаять. А когда она лает, она ещё и бросается. У этого броска есть стена — 10 сантиметров от самого человека, — и дальше неё собака не пойдёт.

Так что она всегда лает, но никогда не кусает, потому что боится, а все боятся её.

Поэтому гулять с ней очень удобно, особенно спокойно я могу отпускать гулять с ней моих детей. Любой подошедший к ним должен будет сначала справиться со страхом собаки. 

«Моим детям, например, 14 и, например, 17 лет»

«Например» — потому что мне всё время надо посчитать их возраст. Им же каждый год плюс один. Я только-только привыкну к тому, что им 13 и 16, как им становится 14 и 17, и мне надо снова перепривыкать. Очень неудобно. Но у меня с собственным возрастом такое, я только сейчас привык к тому, что мне 39, но скоро мне станет 40, и привыкать придётся заново. 

«С детьми у нас больше дружеская совместная жизнь»

Они не ограничены в том, во сколько прийти домой, но мы все должны чётко знать, кто где находится, и это не для контроля, а исключительно для безопасности. То же самое касается их учёбы и личных отношений.

Ты знаешь, что делаешь? Знаешь. Помощь нужна? Не нужна.

Если по наводящим вопросам я понимаю, что человек разобрался, то я не буду лезть. Старший в этом году будет поступать в университет, а младший играет в Counter-Strike. У нас дома полный набор геймерской экипировки. Вряд ли для него это станет профессией, но в то же время мало кто мог сказать в моём детстве, что у меня будет своя большая и успешная футбольная школа. 

«Дети мои играли в футбол раньше, и весь футбол в моей жизни начался из-за них»

Они хотели играть, но не было места, куда их можно было спокойно отдать. Сейчас уже они играют, только когда очень хотят, с друзьями. Весь их тренировочно-профессиональный путь закончился — как говорится, закончили карьеру на пике. Я сам почти не играю, только тренирую. В целом для меня поиграть в футбол — это скорее просто выйти побегать. 

Раньше у меня в квартире регулярно появлялись какие-то мячи, стопки формы, всё где-то складывалось, мешало всем. Сейчас мы в этом смысле совсем большие — у нас есть два склада, где мы всё храним. Понятное дело, что у меня дома есть бутсы и моя личная форма, но на мой быт больше влияет расписание тренировок. Например, в понедельник и среду я возвращаюсь домой поздно ночью, потому что у меня поздние тренировки, а на выходных могу внезапно сорваться на игры. 

«Сейчас я дружу с некоторым количеством еврейских организаций, поддерживаю их, провожу семинары, участвую в каких-то лекциях, когда меня приглашают»

Просто я занимаюсь футболом, а спорт — не самая сильная сторона еврейского народа. Соответственно, не так часто меня зовут что-то рассказывать.

Никакой Шаббат и ничего такого я не соблюдаю, ем и пью всё подряд. Дети мои тоже ничего не соблюдают. Но знают, что они евреи, и хотят получить израильские паспорта. Я тоже думаю о том, чтобы это сделать, но у меня сложные отношения с документами. 

Мне приятно, что я еврей. 

Подготовила Арина Крючкова 
Фото: Алексей Сапроненков специально для «Цимеса»