«Эпоха Герды»: как немецкая еврейка превратила парня из Будапешта в легендарного фотографа
Герда Таро — подруга легендарного фотографа Роберта Капы (между прочим, придумавшая его псевдоним), эмансипированная, обворожительная, храбрая и остроумная еврейка из Штутгарта, первая женщина — военный фотожурналист, погибшая на передовой. Её жизнь, короткая и яркая, — и жизнь европейских антифашистов и интеллектуалов тридцатых годов — описана глазами возлюбленных и друзей Герды. «Цимес» публикует отрывок из книги итальянской писательницы Хелены Янечек, только что вышедшей в издательстве «Книжники»
Кстати, проект «Эшколот» совместно с издательством «Книжники» и Итальянским институтом культуры в Москве устраивает онлайн-встречу с автором книги Хеленой Янечек уже в это воскресенье, 19 сентября, — регистрируйтесь и в 19:00 слушайте, как автор рассказывает о своих героях и об их турбулентной эпохе через внимательный взгляд на несколько фотографий.
А с 17 сентября по 1 октября 2021 года читатели «Цимеса» могут купить книжку «Герда Таро. Двойная экспозиция» на сайте издательства со скидкой 15% по коду TSIMES15.
Хелена Янечек
«Герда Таро. Двойная экспозиция»
Издательство «Книжники»
«Наша Герда играет на “Ремингтоне”, как Горовиц на “Стейнвее”», — эта фраза разлетелась по кафе, в которых собирались как в гостиных (и весьма удобных) все, кто ютился в тесных комнатушках или общежитиях. Здесь же была и биржа труда, передвижной черный рынок для тех, кто искал или предлагал работу.
У Герды было преимущество — великолепный французский, выученный в коллеже на Лозаннском озере, — но при этом она производила впечатление девушки из богатой семьи, которая за всю жизнь и палец о палец не ударила.
И первые заказы она получила не за мастерство, а из чистой симпатии клиентов. Тем сильнее было их удивление, когда она быстро сдавала безупречно выполненную работу. Так же быстро росла и ее renommée*. Про «Стейнвей» мог пошутить любой, кто отдавал «нашей Герде» напечатать письмо vite-vite**.
Да нет же, возражает сам себе доктор Чардак, не замечая мчащегося наперерез велосипеда, шутку придумали Фред и Лило Штайн, которые приютили у себя на квартире Герду с ее «Ремингтоном» и видели ее за работой.
Вилли не был уверен, что квартира Штайнов — подходящий вариант для «нашей Герды». «Ну и как тебе живется в ссылке на Монмартре?» — время от времени спрашивал он. «Хорошо, все замечательно», — отвечала она, нахваливая свою новую комнату, которую делила с подругой, журналисткой Лоттой, оказавшейся идеальной соседкой; она, как и Герда, вечно бегала в поисках подработок.
Герда никогда не забывала пропеть дифирамбы прекрасным хозяевам. На самом деле Штайны таковыми не являлись: они сдавали комнаты в поднаем в обход арендного договора с французским фотографом, который исчез ни с того ни с сего. Но принявшие эти условия постояльцы вносили арендную плату своевременно, чего не могли себе позволить Герда с Лоттой. Поэтому всякий раз, когда к определенному часу в квартире не воцарялась тишина, жильцы грозились не заплатить ни гроша.
Увы, у девушек не было выбора, если они хотели выполнить все заказы в срок: едва смолкала какофония репортерского стаккато Лотты, ускоренным маршем вступала Герда, с безжалостным звоном и скрежетом возвращавшейся каретки — от ее грохота не спасала даже закрытая дверь. Тогда, задобрив жильцов коньячком на сон грядущий («Un petit cognac c’est mieux pour dormir d’une tisane…»***) и подобающими извинениями (Фред хотел было предложить им скидку, но Лило его вовремя остановила), Штайны водрузили «Ремингтон» как можно дальше от комнат, на обеденный стол, — где только они, хозяева, растянувшись на софе, могли в полной мере наслаждаться машинописным аккомпанементом.
Они уверяли, что привыкли, что ритмы Герды напоминают им неистовые барабаны Джина Крупы в оркестре Бенни Гудмена и мощное революционное искусство Шостаковича и Хачатуряна. «Наша Герда играет на “Ремингтоне”, как Горовиц на “Стейнвее”», — заключали Штайны, а она смеялась, совершенно непринужденно, этой похвале.
В тот период Вилли виделся с ней нечасто, хотя Герда была рада ему всякий раз, когда он заглядывал на Монмартр с бутылкой хорошего вина. Милые и добродушные Штайны приглашали его заходить почаще, но случая подружиться с ними так и не представилось.
Он встретил Фреда и Лило спустя годы, в судьбоносный день 6 мая 1941 года — именно эта дата стояла на билете на корабль, который увозил их из Марселя в Соединенные Штаты. Когда Вилли поднимался на борт, его нервы были натянуты как корабельные канаты, связывавшие его жизнь с пирсом оккупированной Франции. Он наблюдал за всем вокруг, но по-настоящему глядел только, как убрали трап, отдали швартовы и как постепенно исчезал берег. Фред заметил его, когда они спускались на нижнюю палубу. В дежурном приветствии «Как я рад вас видеть» прозвучали и неверие, и облегчение, и горечь, и тоска. За время путешествия они сблизились: Штайнам хотелось поговорить, а Вилли был рад слушать.
Они строили планы на новую жизнь в Америке, но охотно вспоминали — что было естественно — Герду, прекрасную эпоху Герды. Она подружила их, и, по большому счету, только в разговорах о ней не было тревог, о которых стоило забыть хотя бы на этот месяц в море. Да, знать, что она мертва и похоронена в Париже, означало больше не мучиться вопросом, где она и что еще с ней будет…
Доктор Чардак оглядывается по сторонам; его собственная мысль кажется ему чудовищной в этом тихом зеленом квартале, где самый серьезный повод для беспокойства — racoons****, по ночам разоряющие помойки. То и дело пишут, как очередная хозяйка столкнулась нос к носу с забравшимся в мусорный бак непрошеным гостем, который, бросив на нее недовольный взгляд, пустился в бегство. Европейцу в это сложно поверить, но здесь такие происшествия достойны заметки в «Буффало Ньюс». Герду это наверняка привело бы в восторг, но как можно жить там, подумала бы она, где самое захватывающее событие — встреча, как бы они сказали, с Waschbär, енотом-полоскуном.
Да, получается, Герда помогла ему вынести путешествие через Атлантику. Фред и Лило рассказали кое-что, о чем он не знал. Например, Фред был так очарован мастерством Герды-машинистки, что сделал серию снимков ее за работой: нежные пальцы на клавиатуре; на лице от кадра к кадру меняются улыбки, гримаски, проступают то решительность, то сосредоточенность, то вызов; сигаретный дымок, словно пишущая машинка и фотокамера ведут между собой диалог.
Во времена ее монмартрской ссылки Вилли был убежден, что интерес Герды к фотографии — всего лишь легкая лихорадка, побочный симптом нового увлечения. Веселье было необходимо ей как воздух, это точно, и Андре Фридман (настоящее имя Роберта Капы. — Прим. «Цимеса»), который уже давно вокруг нее крутился, ее смешил, спору нет. А зачем еще она стала бы с ним видеться?
На что мог претендовать этот очаровательный болтун из Будапешта, с взъерошенной головой и нелепым французским, пытавшийся пристроить свои снимки в газеты, как делали все кому не лень?
Он старался набить себе цену, выдавать свою нищету за дань моде, но на Герду это не производило ни малейшего впечатления, и тогда парень — а он был не глуп — перестал за ней увиваться и согласился на дружескую и по большей части комическую роль, которую она ему отвела. И фотография, и фотограф оставались для нее приятным развлечением и шансом расширить круг знакомств (например, познакомиться с Картье-Брессоном, чьи изысканные манеры выдавали происхождение из богатой семьи), пока Герда не переехала к Штайнам.
Доктор Чардак до сих пор не может взять в толк, как Фридман, то есть Капа, стал настолько знаменит, что его имя знала даже италоамериканка из Нью-Джерси («Robert Capa? You never told me!»***** — воскликнула его жена, когда он побледнел за рулем, услышав по радио о гибели Капы в Индокитае). Он скорее поставил бы на Фреда Штайна, который завоевал признание еще в Париже и неплохо устроился в Нью-Йорке, но это не сравнить с ошеломляющим успехом Капы.
* Репутация (фр.).
** Быстро-быстро (фр.).
*** Немного коньяка на сон грядущий даже лучше, чем травяной чай (фр.).
**** Еноты (англ.).
***** Роберт Капа? Ты мне никогда не рассказывал! (англ.)
Читайте также: