Есть ли в школе место для дискуссий между учениками и учителем? Обсуждаем с педагогом Ириной Ткачёвой на примере сериала «Урок»

Стоит ли обсуждать в школе остросоциальные темы? Как должен вести себя учитель в ситуации конфликта? Чем отличаются израильский и российский подходы к обучению? Этими и другими вопросами мы задались, посмотрев новый израильский сериал «Урок». Специально к 1 сентября обсудили их с Ириной Ткачёвой — педагогом и совладелицей частной школы «IQ Территория» в Сочи

— Я прожила в Израиле 20 лет. Окончила израильскую школу и через шесть лет вернулась в эту же школу преподавать. Ощущения были странные: ты всё ещё чувствуешь себя за партой вместе с учениками, в то время как на самом деле находишься уже по другую сторону. Ты учитель и должен вести себя соответствующе, а в душе ближе к ребятам. 

— Основная тема сериала «Урок» — конфликт между учителем и ученицей. Были ли в вашей практике подобные ситуации? Как решаются конфликты в израильских школах? 

— Конфликт очень часто зависит от самого предмета, от мотивации и желания ученика находиться в классе. Я преподавала искусствоведение. Это один из предметов по выбору: на протяжении трёх лет, с 9-го по 12-й класс, ты можешь углублённо изучать две дисциплины. Но когда я пришла работать в школу, этот предмет стал обязательным для класса коррекции. Здесь нужно уточнить, что класс коррекции — это дети не с умственной отсталостью, а с дисциплинарными проблемами. Школа решила в какой-то момент, что искусствоведение будет им легко даваться. Некоторые конфликты возникали из-за того, что детям изначально не хотелось изучать этот предмет. Это решалось довольно легко фразой «Ну попробуй выбрать для себя что-нибудь другое». 

Был ещё один вид конфликта, такие возникали пару раз. В искусствоведении мы много внимания уделяем европейскому искусству, а его тематика зачастую связана с христианством. Поэтому мы изучали Новый Завет, без которого невозможно понять тему картины.

Некоторые ученики начинали протестовать: «Почему мы должны изучать христианство, Новый Завет?» Был даже инцидент, когда мальчик встал и заявил: «Мой раввин не разрешает мне присутствовать на твоём уроке. Ты пытаешься обратить нас в христианство!»

На что я ответила: «Изучать мир вокруг нас в принципе очень интересно. Но ты волен выбрать себе любой другой предмет». А затем я спросила дату его рождения. Конечно же, он назвал мне день по христианскому, а не по еврейскому лунному календарю — «еврейской» даты он не знал. Тогда я озадачила его вопросом: «А почему же ты называешь мне дату от рождения Христа? Ты не считаешь, что именно это должно тебе мешать в первую очередь?» На этом конфликт был исчерпан. 

— Получается, в израильских школах есть место для дискуссии между учителем и учеником? Как мы знаем, в России учитель — это всё-таки чаще такой непререкаемый авторитет, за спор с ним можно схлопотать… 

— Да, в израильских школах диалог приветствуется. Если ты стоишь и просто произносишь монолог, то твой урок неинтересен. В лучшем случае тебе не мешают, в худшем — срывают урок. Ты должен заинтересовать детей, вовлечь их, задавать вопросы, на которые они сами захотят искать ответы. Важно, чтобы ответ при этом был неоднозначный. При этом ты, как учитель, должен найти момент, где остановиться, плавно погасить дискуссию и вернуться к уроку. Иначе разговор уйдёт в никуда и программу ты так и не преподашь. Вообще, критическое мышление — основополагающая составляющая в израильском образовании. 

— В сериале ученики пререкаются с учителем, идёт прессинг из-за политических взглядов, гражданской позиции — возможно ли это в реальности? Насколько силён авторитет учителя в классе? В российской школе мы, наверное, не можем себе представить подобные диалоги. 

— Авторитет учителя безусловно зависит от него самого: как ты себя поставишь, так к тебе и будут относиться. В начале года нужно быть довольно строгим. Если ты зайдёшь в класс как лучший друг, первое недовольство со стороны учеников приведёт к твоему краху: «Ты же друг, чего ты от меня требуешь? Друзья так себя не ведут». Потихоньку, к середине года, когда ты уже заработал авторитет, можно становиться другом, давать поблажки.

— Насколько престижна сейчас профессия школьного учителя в Израиле? 

— Это не высокооплачиваемая профессия, и, как мне кажется, ситуация становится всё острее, учителя уходят из школ. Всё упирается в зарплату. При этом, в отличие от России, где я много раз слышала: «Если не можешь ничего другого, то становишься учителем», в Израиле учителем быть не зазорно. Люди идут в учителя, потому что чувствуют своё призвание. Ведь все прекрасно понимают, что такое израильская школа: это не тихий класс, не всегда спокойные ученики. Ты должен искренне любить своё дело, чтобы там задержаться.

— В сериале, сталкиваясь с хамством со стороны ученика, учительница сразу отправляет его к директору. Реакция очень жёсткая…

— Это профессиональное выгорание. В сериале показывают взрослую учительницу: ей остался год или полтора до пенсии, она уже дорабатывает — ходит в школу, чтобы полностью получить свою пенсию. Сил что-то доносить до ученика у неё уже нет. 

Вообще, в Израиле существует понятие «шнат шаббатон»: после шести или семи лет преподавания учитель может уйти из школы на год. Место сохраняется за ним. Также ему, если не ошибаюсь, выплачивают какую-то часть зарплаты.

В этот год он может просто отдыхать, повышать квалификацию или вообще уйти из системы образования, переосмыслить свою карьеру. Многие в результате возвращаются не через год, а через два-три. Некоторые совсем уходят из профессии. К сожалению, в России такого нет, насколько мне известно. Проработав в школе 10 лет, учитель просто влачит там своё существование — просто потому что уже не представляет, что вообще может заниматься чем-то другим. 

— В сериале ученики обсуждают с учителем острые социальные проблемы. Имеет ли это место в израильской школе? Насколько школа может быть площадкой для таких дискуссий?

— В моём опыте такого не было, но учителям, которые преподают предмет «гражданство», намного сложнее. Они должны развивать в учениках критическое мышление.

Школа на стороне ученика, поддерживает наличие у него собственного мнения. При этом учителю нужно следовать определённой программе, готовить к госэкзаменам, придерживаться некоторых рамок. 

Учитель старается не обсуждать свои политические взгляды и вообще своё личное мнение по многим вопросам. Ведь ты, как учитель и авторитет, можешь оказать очень сильное влияние на учеников — они могут принять твоё мнение за некую истину. 

— В сериале показан конфликт между учителем Амиром и его ученицей. Насколько подобные споры вообще допустимы? Не стоило ли учителю в какой-то момент остановиться, сохранив мир в классе?

— Безусловно, это задача учителя. Как мне кажется, сериал всё-таки не о политике, а о человеческих отношениях. В сериале у учителя Амира проблемы в семье: он в процессе развода с женой, дети-подростки… Он изначально более психологически уязвим. В какой-то момент он не сдерживается, теряет профессионализм, начинает высказывать личное мнение, хотя не должен этого делать. Он мог бы сказать ученице, что не согласен с ней, что каждый имеет право на своё мнение, — и закончить на этом. Вместо этого он высказывается про израильскую армию, что, вообще-то, своего рода табу: армию в Израиле очень уважают. Кроме того, в классе есть ученик, брат которого пострадал в военных действиях. 

— На иврите сериал называется «Шаат а-эфес» — точка отсчёта, начало какого-то действия. Что хотели этим сказать его создатели?

— Да, русский перевод названия немного поверхностный. Если задуматься, то тут, конечно, речь не про урок, который привёл к конфликту, а про то, что накипело и должно было произойти, взорваться. Неважно, на каком уроке это произошло. Возможно, русское название «Урок» имеет и более глубокий смысл — это урок, который заслужил каждый из героев. 

— В сериале русскоязычный ученик — из неблагополучной семьи, с психологической травмой. Не перегибают ли со стереотипами?

— Это сложный вопрос. Русскоязычные израильтяне сейчас — это не те люди, которыми мы были, когда приехали в 1990-е. Мы отличались и внешне, отличались акцентом, мышлением. Дети, рождённые в Израиле, — не русские, они русскоговорящие. Причём русский — это их второй язык. В сериале подросток не ощущает себя русским, он чистый израильтянин, даже с матерью говорит на иврите, потому что ему так комфортней. Это поколение уже не особо подкалывают за то, что они русские. 

Да, есть стереотип, что «русские» — не такие успешные, как коренные израильтяне. Но всё зависит от человека: есть русскоязычные, которые многого достигли, они живут в красивых домах. А вот многие ребята — коренные израильтяне из моих коррекционных классов были из неблагополучных семей, жили в социальных квартирах. Здесь эта неблагополучность показана на примере русской семьи, но израильтяне так уже давно не видят русских. 

— Какую роль играет израильская школа в жизни подростков, которые оказались в сложной жизненной ситуации — например, переживают развод родителей? 

— В школах есть психологи. В израильской школе ученики не стыдятся к ним идти. Также ребёнок может обратиться к учителю. Израильские учителя в таких ситуациях чувствуют свою ответственность и нередко сами инициируют разговор. Они сильно вовлечены в жизнь учеников, их волнуют не только хорошие оценки, но и психическое здоровье. 

Если школа увидит, что с ребёнком что-то не так, она может пригласить в семью социального работника.

У моих знакомых даже был случай, когда ребёнок из вполне благополучной семьи поругался с мамой и пожаловался в школе, что она его побила. В результате вечером к ним домой пришла социальная служба, и к этой семье на целый год приставили соцработника.

Было очень сложно доказать, что ребёнка не обижают и не бьют. Он сам испугался, что его могут забрать из семьи, и слёзно просил: «Простите, я просто так это сказал». 

В этом плане социальные службы в Израиле очень быстро и жёстко работают. При малейшем подозрении на насилие ребёнка тут же могут изъять из семьи. Иногда перегибают палку: например, в моей первой школе была девочка, которую забрали от мамы-инвалида. Социальная служба решила, что та не может заботиться о ребёнке. Конечно, мама навещала дочь каждый день, но у девочки была сильная травма. Кажется, можно было бы решить эту проблему по-другому: например, выделить соцработника для помощи по хозяйству. 

— Насколько сложно психологически было работать в классе коррекции? Была ли у вас какая-то особая подготовка? 

— Нет, я пришла в школу совсем молодым учителем, сразу после университета. К классам коррекции я не была готова: когда я оканчивала школу, такого понятия просто не существовало. 

Конечно, непросто преподавать 16 подросткам. Иногда трясутся руки, плачешь в учительской. Но я проработала три года, у меня было три коррекционных класса. И каждый раз в конце года я была очень довольна результатом, к которому мы пришли. Каждый раз понимала, что в классе есть настоящие люди: добрые, душевные. Они не будут лицемерить. И если полюбят тебя, то по-настоящему. 

Подготовили Александра Забродская, Антон Вассерман и Анна Субич