Неожиданно актуальная история врача и учёного-гуманиста XVII века, потомка тайных иудеев Франсиско Мальдонадо да Сильвы, который открыто выступал за свободу мысли и был сожжён на костре за свои взгляды. «Цимес» публикует отрывок из романа аргентинского писателя Маркоса Агиниса, недавно вышедшего в издательстве «Книжники»
Автор: Маркос Агинис
Издательство «Книжники»
Перевод с испанского: Марина Киеня-Мякинен
«Инквизиторы совещаются и приходят к общему мнению: пора устраивать аутодафе. Приговоренных достаточно, так зачем держать их в тюрьме и тратить деньги на прокорм? К тому же аутодафе — событие поучительное и полезное: грешники получают заслуженное наказание и возможность пожалеть о совершенных злодеяниях, а власти, как светские, так и церковные, лишний раз убеждаются, что инквизиция не дремлет, неустанно трудится и если уж карает, то по всей строгости.
С другой стороны, аутодафе — затея дорогостоящая, а денег в казне инквизиции едва хватает на жалованье и текущие расходы. От имущества, конфискованного у обвиняемых, проку немного.
Видимо, и тут не без козней лукавого: вместо того чтобы искушать людей состоятельных, с которых борцам за истинную веру было бы что взять, он заманивает в сети сплошную голь — жалких монахов‐греховодников, негритянок и мулаток, промышляющих ворожбой, аскетичных лютеран да еврейских лекаришек. Занялся бы лучше богатыми торговцами и землевладельцами, чьи карманы набиты золотом.
На грядущем аутодафе перед честным народом предстанет немало осужденных, которые отделались сравнительно легкими приговорами: публичная порка, несколько лет на галерах, перевоспитание в монастырях, ношение санбенито*, ссылка. Судьи, конечно, помалкивают, но про себя думают, что это все мелочи, ничего существенного — так, отшлепали и отпустили. По‐настоящему потрясти толпу может только запах горелого мяса. В ярком пламени плавятся доспехи зла. Корчи одной‐единственной твари помогают наставить на путь истинный все вице‐королевство.
В землю вбивают столб и обкладывают его дровами, на них будет медленно поджариваться нечестивец. Каменистое место, где это происходит, называют кто Педрегаль, а кто Кемадеро. Находится оно за рекой Римак, между кварталом прокаженных и высоким холмом. Люди его боятся, стараются обходить стороной. Черный дым поднимается к небу, как перст указующий, вопли казнимого терзают слух и добрых христиан, и тайных отступников. Инквизиторы помнят, что огонь есть один из четырех элементов космологии Аристотеля, который жил до рождества Христова, а потому ничего не знал об очистительных свойствах пламени. Так что аутодафе без костра — все равно что процессия без фигуры святого.
В тюрьме Города Королей есть один пленник, по которому костер давно плачет: тот сумасшедший иудей. Инквизиторы всеми правдами и неправдами пытались привести его к спасению, но тщетно. Он мог последовать примеру своего отца, примириться с церковью и выйти на волю в санбенито — относительно мягкое наказание, если учесть тяжесть его прегрешений. Мог обмануть суд — опять же как отец, — изобразить раскаяние, а потом взяться за старое. Однако безумец с ослиным упрямством отверг все эти возможности и засыпал нелепыми вопросами лучших богословов Лимы.
Ему отвечали, его увещевали, а он только издевался и все твердил: имею, мол, право верить во что хочу, требую свободы мысли. Слыханное ли это дело!
Да если каждый примется искажать истину, как ему заблагорассудится, мир потонет в мерзости и покатится в тартарары. Для чего тогда Иисус вверил свою Церковь Петру? Для чего вообще создал ее? Зачем нужно апостольское преемство? Тот, кто сходит с прямого пути, увлеченный обманчивой свободой выбора, не только сам падает в гибельную пропасть, но и других за собой тянет. Позволь одному — захотят и соседи, потом соседи соседей и так далее. Храм Христов пошатнется, и распахнутся врата ада.
— Франсиско Мальдонадо да Сильва — опасный враг, — грозит пальцем Гайтан. — Его следует уничтожить как можно скорее.
— Не зря же мы вынесли приговор, — напоминает Кастро дель Кастильо.
— Сперва он повредился рассудком, а теперь помешался окончательно. — Маньоска протягивает коллегам листок с текстом на латыни, написанным чернилами весьма дурного качества.
Не веря своим глазам, инквизиторы читают послание иудеям Рима. Передают друг другу мятую бумажку. Какая немыслимая, дерзкая провокация! Гайтан охотно удушил бы нечестивца собственными руками. Но сперва надо допросить его, пусть сознается.
Франсиско совсем истаял и понимает, что одной ногой стоит в могиле, но с потрясающей невозмутимостью отвечает: да, письмо написал я.
Инквизиторы ошеломленно переглядываются. Низость греха никак не сопрягается с подобным мужеством. Что‐то тут не так. Наверняка несчастный одержим дьяволом и собой не владеет.
Маньоска молча кивает: ну конечно, перед нами помешанный. Гайтан кусает узкие бескровные губы и изрекает: „Больше аутодафе откладывать нельзя. Безумцы тоже являются оружием сатаны“.
За крохотным оконцем забрезжил слабый свет. Глубокой ночью в темнице совсем тихо, даже заключенные не перестукиваются — забылись сном. Франсиско внезапно пробуждается и неотрывно смотрит на бледное свечение, вспоминая ту ночь в доминиканском монастыре, когда дюжий индеец избивал брата Мартина. Ни ударов, ни стонов страдальца‐мулата не слышно, зато по коридору шелестят чьи‐то легкие шаги. Они все ближе, ближе. Напряжение незнакомца передается узнику даже сквозь толстые стены, свет за окном как будто становится ярче, Франсиско широко открывает глаза и прислушивается. У двери камеры шаги смолкают. Кому это взбрело в голову навестить его в столь неурочное время?
Засов медленно отодвигается, осторожно поворачивается ключ в замочной скважине. Заключенный садится на жестком ложе и сначала видит трепещущий огонек свечи, а потом различает в полумраке знакомую фигуру. Гость закрывает за собой дверь, ставит подсвечник на стол, пододвигает к койке стул, опускается на него и с жалостью смотрит на Франсиско.
Иезуит Андрес Эрнандес расправляет складки черного облачения и начинает говорить — тихо, почти шепотом. Видя изумление заключенного, он спешит объяснить, что получил разрешение Антонио Кастро дель Кастильо побеседовать с ним наедине. И не просто получил, а добился, поскольку суровость этого судьи известна всем. Добросердечный Эрнандес все еще надеется вразумить Франсиско.
— Будь вы недалеким, — вздыхает он, — безрассудным, необразованным… Но вы умны и не можете не понимать, в каком отчаянном положении находитесь. Сопротивление не приведет ровным счетом ни к чему.
— Неужели ответы богословов не произвели на вас ни малейшего впечатления? Ведь мы готовились, продумывали каждое слово.
Эрнандес потирает горло: он устал шептать, но сохранить доверительный тон нужно во что бы то ни стало.
Франсиско внимательно слушает монаха. Этот человек явно желает ему добра, не побоялся прийти прямо в камеру, да еще ночью. Вкрадчивые речи — бальзам для измученной души. Иезуит всеми силами старается достучаться до собеседника, однако из своей кожи не выскочишь. Если не способен встать на место того, кого хочешь убедить, все проникновенные взгляды, все задушевные разговоры бесполезны. За теплотой и состраданием кроется одно: нетерпимость. Желание заставить его, Франсиско, перестать быть собой.
— Не ослепляет ли вас гордыня? — осторожно осведомляется иезуит.
—Гордыня… — повторяет узник. — Я думаю, дело не в ней. То, что меня поддерживает, называется чувством собственного достоинства.
— Нет, — возражает Эрнандес, — чувство собственного достоинства не может породить такую жестокость по отношению к себе и к близким. Злостное упрямство — дитя именно гордыни.
Франсиско этому аргументу ничуть не удивлен, но раз уж монах заговорил о близких, решается еще раз спросить, нет ли вестей о жене и детях. Потупившись, Эрнандес напоминает, что сообщать заключенным какие бы то ни было сведения строжайше запрещено.
— Так о чем же мы говорили? — усмехается Франсиско. — Ах да, о жестокости…
Ничем его не проймешь! Иезуит почти отчаялся, но повторяет, что надежда на спасение еще есть.
— На спасение души, — уточняет узник. — Только души, не тела.
— Если не покаетесь, вас сожгут живьем. Но если успеете до оглашения приговора, сначала умертвят, а потом сожгут.
— То есть убьют в любом случае.
— Пути Господни неисповедимы…
Два человека сидят в полутьме, не сводя друг с друга блестящих глаз. Эрнандес уклончиво намекает, что казни каким‐то чудом можно избежать. Предлагает сделку: совесть в обмен на жизнь. И Франсиско вдруг понимает, что доброму квалификатору инквизиции на самом деле нужно только одно — заставить его отречься. А для этого все средства хороши».
* Безобразное одеяние, похожее на мешок, с полосами чёрного, белого или жёлтого цвета. — Прим. «Цимеса».
Читайте также:
✡️ «Цимес» — самое еврейское место во всем Рунете. Каждый день мы пишем о жизни современных евреев в России и ищем ответы на волнующие нас вопросы — от житейских до философских. А если сами не можем разобраться, всегда обращаемся к специалистам — юристам, психологам, историкам, культурологам, раввинам.
Связаться с нами по вопросам сотрудничества, партнерских программ и коллабораций можно написав на почту shalom@tsimmes.ru или в телеграм
