Как главный палестинский поэт влюбился в еврейку
Тексты про Махмуда Дарвиша пестрят штампами «национальный поэт Палестины», «голос палестинского народа» или «поэт сопротивления». Эти ярлыки приклеились к нему задолго до смерти, но у самого поэта вызывали смешанные эмоции. Для Дарвиша роль поэзии не сводилась к политике, но почти любое его стихотворение читалось как политическое. И мало что демонстрирует переплетённость личного и политического так ярко, как стихотворение «Рита и винтовка», посвящённое еврейской возлюбленной Махмуда
Махмуд Дарвиш родился в 1941 году в галилейской деревне Аль-Бирва неподалёку от города Акко. Когда Дарвишу было семь лет, деревню уничтожили в ходе первой арабо-израильской войны — она же Война за независимость Израиля, — а его семья бежала в Ливан. Спустя два года они нелегально пересекли границу и поселились в арабском городке Дейр-аль-Асад на севере Израиля.
«Каждый раз, когда приходила полиция, мы прятались, — вспоминал Дарвиш в 1996 году. — Когда полицейский инспектор приходил в школу, учителя прятали меня, потому что я был нелегалом». Впрочем, в итоге семье Дарвиша всё-таки удалось легализоваться во время очередной переписи населения.
С 1960 года Дарвиш регулярно выпускал поэтические сборники, и одной из постоянных тем его поэзии стало изгнание. Уже к концу десятилетия молодой поэт стал весьма известен в арабском мире — его стихи публиковались, например, в авангардистском журнале Аш-Шиʿр («Поэзия») в Бейруте, — но сам автор, будучи гражданином Израиля, не мог попасть в арабские страны.
Всё изменилось в 1970 году, когда Дарвиш при поддержке израильской компартии («Раках») отправился в Москву изучать марксизм.
Когда в СССР с очередным визитом прибыл египетский президент Гамаль Абдель Насер, он попросил о встрече с Дарвишем, и вскоре поэт выехал в Каир по дипломатическому паспорту. В последующие десятилетия он успел пожить в Бейруте, Париже, Тунисе, Аммане и, после создания Палестинской автономии в 1990-х, в её столице Рамалле.
В своих стихотворениях Дарвиш осмыслял в первую очередь личный опыт и личные переживания, которые, однако, отзывались в сердцах сотен тысяч читателей сначала в арабском мире, а потом и за его пределами. Обращаясь к опыту, через который прошло большинство палестинцев, поэзия Дарвиша способствовала формированию и распространению палестинского национального самосознания. Однако Дарвиш не был и не хотел быть чисто политическим поэтом. Тот же мотив изгнания, которым пронизана поэзия Дарвиша и на котором строится национальная мифология палестинцев, не всегда сводился к конкретным событиям в жизни поэта или его народа.
«Изгнание — понятие очень широкое и очень относительное, — считал Дарвиш. — Все мы на этой прекрасной планете Земля, все мы изгнанники, у всех нас одна человеческая судьба, и нас объединяет именно необходимость рассказать историю этого изгнания».
Роль «национального поэта» льстила Дарвишу, но и тяготила его. «Если национальный поэт — это представитель, то я никого не представляю, — заявлял он. — Я не отвечаю за то, как люди читают мои тексты. Но в моём голосе действительно слышен коллективный голос, хочу я того или нет». Как личность и как поэта Дарвиша интересовали в том числе темы, далёкие от политики. По словам немецкого филолога Штефана Милиха, «начиная с 1990-х он отстаивал право палестинца поэтически выражать свои личные воспоминания вопреки давлению коллективной памяти и национальным традициям рассказов о прошлом».
Пожалуй, ярчайший пример этого конфликта между личным и коллективным — ряд стихотворений Махмуда Дарвиша, в которых он упоминает некую Риту. Самое известное из них, «Рита и винтовка», было опубликовано в сборнике «Конец ночи» (1967) и стало одним из популярнейших произведений Дарвиша вообще. Немалую роль в этом сыграло то, что ливанский композитор Марсель Халифа положил его слова на музыку. Хороший художественный перевод этого стихотворения можно найти тут, вот же лишь первые две строфы:
Между Ритой и моими глазами — винтовка.
Тот, кто Риту узнает, склонится
и станет молиться
божеству в глазах безупречно медовых!
Я же Риту целовал молодою, беспечной.
И я помню, как она прижималась ко мне
и косою прекрасной моё укрывала предплечье.
Помню Риту
так, как ласточка помнит журчащую речку.
Боже… Рита!
Миллион фотографий и ласточек было меж нами…
Были многие встречи,
по которым огонь вдруг открыла винтовка.
На протяжении многих лет было неизвестно, что это за девушка и существовала ли она вообще. Сам Дарвиш называл Риту то чисто художественным образом, то вымышленным именем, за которым скрывается реальная женщина, пока в конце концов не признался, что это не просто реальный человек, но к тому же и еврейка.
Её настоящее имя — Тамар Бен Ами, она уроженка Хайфы. В начале 1960-х она танцевала в еврейско-арабской труппе, организованной компартией Израиля; сам Дарвиш тогда работал в партийной газете «Аль-Иттихад» («Союз»). По воспоминаниям Бен Ами, она встретила Дарвиша на партийном мероприятии в 1963 году, когда ей было 16 лет.
«Махмуд прочитал два стихотворения, после чего сел в зале, в первом ряду. Он был красив и изящен, как газель…»
«Наши глаза встретились, и я почувствовала, как через моё тело проходит электрический разряд, который зажёг моё сердце», — рассказывала Бен Ами спустя полвека, в 2014 году, на культурном форуме в арабском городке Иксаль на севере Израиля.
Однако через несколько лет после начала романа Бен Ами и Дарвиш расстались. Арабские СМИ со ссылкой на интервью Дарвиша ливанскому поэту Аббасу Байдуну связывают это с тем, что девушка пошла служить в Армию обороны Израиля, что стало для поэта слишком тяжёлым испытанием: «Представь, что твоя девушка — солдатка, которая арестовывает девушек из твоего народа в, скажем, Наблусе* или даже Иерусалиме. Это тяжело не только для сердца, но и для самосознания».
По словам Бен Ами, встреча с Дарвишем навсегда изменила её жизнь: «Он был источником вдохновения, который познакомил меня с миром словесности и творчества». Свою жизнь Тамар Бен Ами и правда посвятила творчеству, а именно хореографии и театру, и много лет преподавала в Израиле и — с начала 1990-х — в Берлинской государственной школе балета.
Бен Ами много лет хранила письма от Дарвиша, написанные на иврите, и поделилась их содержанием в документальном фильме «Запиши, я араб» (2014).
После расставания Дарвиш и Бен Ами общались ещё несколько раз. Так, поэт звонил своей бывшей возлюбленной в 2000 году, когда израильский министр образования предложил ввести два стихотворения Дарвиша в школьную программу. Инициатива привела к ожесточённым дебатам в кнессете, и депутаты едва не отправили правительство в отставку.
В телефонном разговоре с Бен Ами Дарвиш спросил: «Моя поэзия так важна, что из-за неё чуть не развалилось правительство?»
Сложное отношение израильтян к Дарвишу понятно. В 1987–1993 годах поэт был близок к руководству Организации освобождения Палестины (ООП), организовавшей множество терактов против израильтян, и даже писал речи для её лидера Ясира Арафата. Да и в самом творчестве Дарвиша немало строк, которые задевают израильтян: «Время убираться. / Живите где хотите, но только не среди нас. / Время убираться. / Умирайте где хотите, но только не среди нас. / <…> / Уходите с нашей земли, / Уходите с нашей почвы, с нашего моря, / Из нашей пшеницы, из нашей соли, из нашей раны».
Махмуд Дарвиш скончался в Техасе в 2008 году, не перенеся очередную операцию на сердце. Для кого-то он остался национальной иконой, для кого-то — идеологическим противником и пропагандистом нового Холокоста; для арабов и филологов-арабистов он занял место в пантеоне новаторов, возродивших арабскую поэзию и обновивших её форму и содержание; а для кого-то он остался трогательным воспоминанием о первой любви, заставившей по-новому взглянуть на мир и своё место в нём; и этот кто-то находится совсем не по ту сторону баррикад, которую нам подсказывает логика палестино-израильского конфликта.
*Наблус — город на Западном берегу реки Иордан, известный также как Шхем.
Подготовил Максим Жабко
Читайте также: