Эзра вырос в ультраортодоксальной общине Бостона, но никогда не чувствовал себя там своим. Когда в 15 лет его выгнали из чопорной религиозной школы за то, что он сфотографировал девочку, Эзра начинает путь к собственной правде — хотя это и означает болезненный разрыв с родителями и полное переосмысление жизненных ценностей. «Цимес» публикует отрывок из романа взросления «Широкий угол» итало-американского молодого писателя Симоне Сомеха, перевод которого готовится к выходу в издательстве «Книжники»
«В родительском доме царила тишина, он казался почти безжизненным. Моя комната не изменилась — казалось, в неё давным-давно никто не входил, а может, так оно и было. А вот родители сильно постарели. Оба они исхудали, на лицах появились морщины, а тела ослабли; казалось, они торжественно и синхронно движутся к преждевременной старости.
Я сел на кровать, на которой спал Карми*, когда жил у нас. Мама вошла ко мне, не говоря ни слова.
— Я так скучаю, — сказал я, трясясь от рыданий.
— Да, и я тоже скучаю, — повторила мама, села рядом и прижала меня к груди.
Не думаю, что мы говорили об одном человеке, но оба мы тосковали, оба страдали от чьего-то отсутствия. И неважно, что для меня это Карми, а для неё — тётя Сьюзи**; важно, что в тот момент мы были рядом.
— Мне тебя не хватало, Эзра. Я днями и ночами молила Бога, чтобы ты вернулся к нам, снова появился в нашей жизни.
Я промолчал.
— Это были очень тяжёлые годы. Не знаю, почему всё пошло вкривь и вкось. Не знаю, зачем Бог послал нам эти испытания. С тех пор как умерла миссис Тауб***, случилось столько несчастий. Бесконечный поток бед. Но у нас есть вера. По крайней мере, у меня есть; и у всех этих трудностей наверняка есть какой-то положительный смысл.
— Да уж. Мне было трудно находиться здесь, в полном отрыве от вашей реальности и ваших представлений, и трудно было построить собственную жизнь вдали от всего, что я знал. Тётя Сьюзи была замечательной тётей. Она всегда меня поддерживала. Но я ей этого так и не сказал. Так и не сказал, как я ей благодарен. А может, я до нынешнего дня и не чувствовал никакой благодарности.
— Ох, Эзра. Как же мне жаль, что всё оказалось так, как оказалось.
— Мне кажется, тяжелее всех пришлось Карми. Ты так не думаешь?
— Не знаю, Эзра, не знаю. Все было так… неправильно… я ночи напролёт об этом думала.
Слезы испарились с моих глаз, я прищурился.
— Ты ночи напролёт об этом думала? И это всё, что ты делала? Думала?
Мама растерялась. Она, может, и предполагала, что я рано или поздно взорвусь и выскажу ей всё, но явно не ожидала, что это случится так быстро. Я не позволил её испуганному взгляду меня остановить и продолжил.
— Почему ты такая пассивная? Карми сбежал, а может, отец его выгнал, мы не знаем, но община просто смотрела и молчала. Даже раввин пальцем не пошевелил. Да все ночи напролёт об этом думали, но никто не осмелился ничего предпринять.
Потому что к некоторым проблемам лучше даже и не подступаться, правильно? Они слишком неудобные. Так ведь?
— Ну что ты на меня нападаешь? — сказала она, коснувшись моего запястья. — Это дело Таубов. Нам вмешиваться было нельзя. Мистер Тауб вернул себе родительские права, что мы могли тут поделать? Не опротестовывать же решение суда?
— Да при чём тут суд? И мистер Тауб тут при чём? Карми страдал, а община бездействовала.
— Эзра, я тут ни в чём не виновата. У меня нет права голоса. У меня нет авторитета. Карми было плохо, и помочь ему мы не могли. Не понимаю, почему ты взваливаешь всю ответственность на меня.
— Нет, мама. Не на тебя. На вас. На вас как общество. На ультраортодоксальную общину Брайтона. На ультраортодоксальный иудаизм. На вас.
На этот раз промолчала мама.
Я поглядел из окна. Бостонская осень уже начала раскрашивать листья в красный, рыжий и коричневый — зрелище, которого мне в Нью-Йорке не хватало. Но в этом доме ничто не менялось; родителей слепила вера, меня — ярость.
— Останешься на Рош а-Шана? — спросила мама несколько минут спустя. До еврейского Нового года оставалась неделя.
— Не знаю, мам. Здесь всё как-то не так. И со мной что-то не так. Не знаю. Папа со мной вообще не разговаривает.
— А ты? Ты с ним разве разговариваешь? Даже не поздоровался толком.
— Напомнить тебе, как он со мной обошёлся, когда я решил не учиться в ешиве****?
— Эзра… — начала было мама, но тут же умолкла. Она обхватила пальцами запястье, будто пытаясь прикрыться от острых лезвий слов, вылетавших из моего рта, а может, чтобы напомнить себе, что у неё две руки. Опустив в пол глаза, из которых текли слёзы, она прошептала:
— Что же мы сделали не так?
Что же они сделали не так? Всё? А может, даже больше?
Вырастили меня в этом мире убеждений и железных правил, в этом мире табу и запретов? Решили любой ценой влиться в общину, частью которой на самом деле никогда себя не чувствовали?
Их решения, их приоритеты — возможно, всё это было ошибкой?
Я поднял глаза на маму.
— Вы никогда не давали мне выбора. Вера — нечто очень личное, субъективное, а вы всегда предъявляли мне её как единственную возможность. Вы никогда не говорили, что в иудаизме есть разные течения, а просто заставляли давиться вашим — и всё. А когда я решил пойти по другому пути, вы просто захлопнули дверь у меня перед носом.
— Мы верим в то, во что верим, — решительно возразила мама. — Как мы могли растить тебя, рассказывая о других возможностях? О других религиях? О другом образе жизни, который ты мог бы принять? Это противоречит всем нашим принципам.
Я выплюнул свою правду, продолжая смотреть маме прямо в глаза.
— Вы так беспокоились, чтобы всё было как надо, что забыли о самом главном.
Вы хотели быть частью общины, а про семью забыли. Вы хотели Бога, а про людей забыли.
Иногда я думаю, что на реальность вы глядели через широкоугольный объектив: вам так хотелось расширить горизонты, что было без разницы, что на первом плане все искажено.
Мама, всхлипывая, обняла меня, и я понял, что, как бы ни ранили её мои слова, как бы часть её ни соглашалась с моей правотой, но в Брайтоне никогда ничего не изменится. Измениться мог я, измениться могли наши отношения, но они — они уже заняли свою позицию, они уже выбрали сторону, и ничего уже нельзя было отыграть назад».
Сноски:
* Карми — сын мистера и миссис Тауб, признавшийся Эзре в своей гомосексуальности и исчезнувший из общины после попытки самоубийства.
** Тётя Сьюзи — светская сестра матери Эзры, поддержавшая его, когда он ушёл из общины. В Бостон Эзра приехал на её похороны.
*** Миссис Тауб — мать Карми и ещё шестерых детей. Умерла от рака.
**** Ешива — еврейская религиозная школа.
Читайте также:
✡️ «Цимес» — самое еврейское место во всем Рунете. Каждый день мы пишем о жизни современных евреев в России и ищем ответы на волнующие нас вопросы — от житейских до философских. А если сами не можем разобраться, всегда обращаемся к специалистам — юристам, психологам, историкам, культурологам, раввинам.
Связаться с нами по вопросам сотрудничества, партнерских программ и коллабораций можно написав на почту shalom@tsimmes.ru или в телеграм
