Оказывается, традиционные тяжёлые разноцветные ковры, в которых мы все видели разных монстров, пока разглядывали их в детстве перед сном, были настоящим символом стабильности для евреев, осевших в США. Украшая свои дома такими коврами, они как бы пускали корни, обозначали окончание своих вынужденных скитаний по миру. «Цимес» пересказывает заметку Кэрол Унгар, израильской эссеистки родом из Нью-Йорка
— Когда газета The New York Times сообщила, что фабрика ковров Karastan закрывается, я почувствовала, что вот-вот исчезнет ещё один кусочек мира, в котором я выросла. Karastan, бренд, название которого я знала из рекламы, был ведущим американским производителем ярких, богатых узорами ковров. Раньше их называли восточными коврами, но от этого выражения пришлось отказаться — из-за колониалистских ассоциаций. Компания всё же сохранила экзотический налёт, называя ковры в честь регионов Ближнего Востока, хотя на самом деле их делали на американской фабрике.
Эти ковры — как «карастанские», так и более дорогие оригиналы, сделанные мастерами на другом конце света, — были очень любимы еврейской элитой новой волны, к которой принадлежала и моя семья.
Десятилетия назад эти ковры покрывали полы в каждом хорошем еврейском доме не только в США, но и по всему миру.
В доме моего детства в Верхнем Вест-Сайде на Манхэттене у нас было три импортных персидских ковра: огромный в гостиной, почти такой же в столовой и ещё один в спальне моих родителей. У наших соседей и у моих одноклассников в «Рамазе», шикарной дневной школе в Верхнем Ист-Сайде, тоже были такие ковры.
Ковры, как мне кажется, символизировали постоянство, дом, где можно пустить корни.
Это было то, чего жаждали мои родители и другие евреи их поколения после многих лет, проведённых в бегах. Мой отец был в лагере для перемещённых лиц в Европе; моя мать скиталась в трёх других странах на двух континентах, прежде чем приехала в США в 1955 году. Эти тяжёлые ковры были их способом сказать, что они не собираются уезжать, и они не уехали. Мой отец оставался в этой квартире до последнего дня, а моя мать покинула её только за три года до своей смерти.
Даже в еврейской религиозной практике существует основополагающее понятие «место» (которое в первую очередь означает место для молитвы, иногда украшенное таким же ковром). На иврите «душевный покой» — это «ишув ха-даат»; его корневое слово «шев» означает «сидеть».
То есть человек обретает покой, когда у него есть место, где можно посидеть.
Наши собственные ковры были настоящими: подлинными, ручной работы, сотканными вручную. Мы называли их персидскими, хотя они были не из Ирана, которым в те времена всё ещё правил шах. Мои родители купили ковры у бухарского еврея, который импортировал их из тогдашней азиатской части Советского Союза.
Хотя их небольшой круг общения состоял в основном из таких же людей, как они сами, — венгроязычных жертв Холокоста (в те годы они называли себя беженцами) — они каким-то образом подружились с тремя бухарскими братьями: невысокими бледнокожими лысеющими мужчинами, которые поставляли им жемчуг для их ювелирного бизнеса и стали их партнёрами по инвестициям в недвижимость. Не думаю, что мои родители когда-либо раньше сталкивались с сефардами, — но их сердца были покорены скрупулёзной честностью братьев.
Эти братья вывели их на торговца коврами, который занимался своим ремеслом в глуши нью-йоркского района Куинс. У этого человека не было ни шикарного выставочного зала, ни напольных образцов. Он продавал ковры с большой скидкой прямо в своей гостиной.
Как и другие предметы в доме моих родителей — столовый гарнитур из красного дерева, большая витрина, фарфор Rosenthal, — ковры, с их элегантными геометрическими узорами и насыщенными алыми тонами, выглядели так, будто им место в посольстве или дворце.
Оглядываясь назад, я думаю, что владение аристократическими предметами — фарфором Rosenthal, серебром Michael C. Fina и обеденным гарнитуром — было для моих родителей способом показать миру не только то, что они выжили (моя мать провела год в Освенциме, а отец — в мункатаборе, венгерском лагере принудительного труда), но и то, что они достойны самого лучшего. При этом, даже когда они хотели купить лучшее, они хотели заплатить по минимуму. Так что все наши богатства доставались нам со скидкой: бриллианты не из Tiffany’s, а купленные на 47-й улице, фарфор и серебро — с фабричных распродаж, даже мамина норковая шуба была из культового, ныне не существующего дисконт-магазина Loehmann’s.
Хотя мои родители и были файн штекерами (так на идише называются люди, ценящие качество), они больше экономили, чем тратили.
Родители моих друзей делали покупки в самых дорогих универмагах, поэтому я считала второсортным всё, чем владела моя собственная семья, — включая ковры. Их привозили из Бухары или откуда-то поблизости, хотя на самом деле они должны были быть из Персии. И всё же я любила эти ковры. На них было мягко сидеть, и даже после десятилетий использования их цвета не потускнели.
Как и большинство наших вещей, они казались невосприимчивыми к естественному процессу старения.
Когда мы с братом делили вещи наших родителей после их смерти, я попросила ковёр. Я хотела положить его в свою бежевую гостиную, чтобы придать ей столь необходимый — как мне казалось — цвет.
С помощью одного из моих сыновей я свернула ковёр в рулон, упаковала его в плотную термоусадочную плёнку и отправила по почте домой в Израиль. Он был тяжёлым — моему сыну пришлось мне помогать, — но идеально подошёл, покрыв пространство под нашими диванами и журнальным столиком.
Как я была счастлива: ковёр согревал комнату и обеспечивал безопасное пространство для игр моих младших внуков.
Но когда недели превратились в месяцы, стало ясно, что бухарский ковёр становится пылесборником. Маленькие детские ножки вдавливали в него пролитый сок и крошки от печенья. Несмотря на наши попытки пропылесосить его, мой муж и дочь жаловались на антисанитарию; кажется, они использовали слово «мерзость». Наконец, мой муж свернул ковёр в рулон. Теперь его нет, он переехал в подвал, где лежит под барабанной установкой, обеспечивая звукоизоляцию и утепление.
Судя по судьбе фабрики Karastan, моя история соответствует духу нашего времени. По данным The New York Times, сегодня люди выбирают недорогие и лёгкие марокканские берберские ковры. Мы более мобильны, стремимся к портативности, а не к постоянству. Согласно данным последней переписи населения США — 2007 года, — средний человек переезжает за свою жизнь примерно дюжину раз.
Мы больше не хотим быть обременёнными тяжёлой мебелью, портьерами или даже коврами. И всё же есть что-то в персидских коврах: их неувядающие яркие цвета, нестареющий дизайн и иллюзия постоянства, по которой я очень скучаю.
Подготовила Арина Крючкова
Читайте также:
✡️ «Цимес» — самое еврейское место во всем Рунете. Каждый день мы пишем о жизни современных евреев в России и ищем ответы на волнующие нас вопросы — от житейских до философских. А если сами не можем разобраться, всегда обращаемся к специалистам — юристам, психологам, историкам, культурологам, раввинам.
Связаться с нами по вопросам сотрудничества, партнерских программ и коллабораций можно написав на почту shalom@tsimmes.ru или в телеграм
