Познай, а потом уверуй: физик Саша Сандлер — о предках-литваках, неудавшейся ассимиляции и о том, что общего у иудаизма с наукой

В рубрике «Герои» «Цимес» рассказывает, как и чем живут молодые евреи в России. Сегодня встречаемся с Сашей Сандлером — учёным-физиком и школьным учителем, который читает научные трактаты и Тору одновременно

— В детстве у меня были длинные кудрявые волосы. Как-то раз я шёл по улице, и меня окликнула группа алкашей: «Йося, сыграй-ка нам на скрипочке». Шутку я не понял. Но моя программа ассимиляции провалилась уже тогда.

Еврейские корни в моей семье по линии мамы: её предки были родом из Литвы. Мой дедушка еврей, бабушка наполовину еврейка. Вопросы, связанные с самоидентификацией, волновали только дедушку, хотя по всем документам он был записан как русский. Со временем его интерес передался мне. Я рано повзрослел и был довольно замкнутым подростком — предпочитал держаться подальше от сверстников и заниматься самообразованием. Меня всегда окружали книги. Особенно большое влияние оказали две. Обе написал Моше-Хаим Луцатто, он же Рамхаль. Первая, «Путь праведных», поднимает вопросы этики, вторая, «Путь Творца», — это фундаментальное исследование метафизики.

Мы с дедом проводили много времени вместе. У меня рано умер отец, и дед его фактически заменил. Я просил общаться со мной на идише. В гимназии нам преподавали немецкий, поэтому идиш давался легко. Дед много говорил про семью, а я не скупился на вопросы. Что-то рассказывал он, что-то я. В моей жизни тогда уже появился интернет, и было чем поделиться.

Дедушка ни разу не видел своего отца, которого расстреляли. Дед рос не в Литве, где родился, а в России. Его мать работала швеёй. Кроме как от неё, узнать что-то о еврействе было не от кого. Но мать заняла ассимиляционную позицию. У неё была глубокая психологическая травма на почве гонений, поэтому она пыталась интегрировать дедушку в русскую культуру. Это чудо, что при таких обстоятельствах он выучил идиш. Дед не противился «обрусению» — он понимал, что это правила игры, фактор выживания. Но он очень жалел, что так и не смог о многом поговорить со своей матерью. Она была убеждена, что большевики — это навсегда, что тема еврейства закрыта. Когда дедушка повзрослел, он наотрез отказался вступать в партию. Если бы он вступил, то мог бы стать начальником порта. Но принципы всегда были для него на первом месте.

Уже будучи в сознательном возрасте, я решил, что должен пройти гиюр. Для меня это всё равно что вернуться домой после долгих странствий.

Я понимаю, какая на мне лежит огромная ответственность — больше, чем моя жизнь. Это вопрос не только национальной самоидентификации, но и личной миссии. Я обязан спасти то, что многие годы уничтожалось, то, что пытался сохранить мой дедушка. Так получилось, что у нас с мамой и её сестрой не осталось родственников. Я единственный человек в семье, кто может передать эти знания дальше. Но прежде мне нужно как следует подготовиться к гиюру, разобраться с «матчастью». Сначала ставишь фундамент, а потом уже строишь дом — не наоборот. 

На практике с гиюром всё очень непросто. К примеру, есть отдельный блок правил, связанный с кошерностью жилища. Для их соблюдения нужна собственная квартира, а у меня она съёмная. С чужой жилплощадью возникают нюансы. Скажем, установка мезузы. Свиток кладётся в небольшой футляр, который называют бейт мезуза. Футляр висит на дверном косяке. В съёмной квартире мезузу не повесишь, потому что в идеале её нужно прибить, а не приклеить. Покупать недвижимость в Москве я не планирую. Моя мечта — переезд в Израиль. Благодаря деду у меня сложилось трепетное отношение к этой стране. Но я не сяду в самолёт, пока не пойму, что смогу принести реальную пользу.

Мой дед бы точно не гордился мной, если бы узнал, что я репатриировался, попал под какую-то программу и получаю деньги ни за что. Я никого не осуждаю — просто мне такой путь не подходит.

В Москве я работаю в школе — преподаю физику и астрономию. Параллельно занимаюсь наукой в лаборатории квантовых детекторов и пишу кандидатскую. Совмещать график соблюдающего еврея со школьным режимом невозможно. Нужно заключать особый трудовой договор. Либо нужен начальник, который с пониманием к тебе отнесётся. В противном случае еженедельное нарушение важнейшей заповеди святости субботы гарантировано. Зимой рано темнеет, солнце садится днём, поэтому Шаббат застаёт прямо во время уроков. Ещё есть религиозные праздники, которые не совпадают с красными днями в календаре. Из-за всего этого от работы в школе я планирую отказаться.

В лаборатории у меня совсем другое расписание. Я теоретик, работаю с математическими моделями. Могу делать это из любой точки земного шара, в комфортных для меня условиях. Чем именно мы занимаемся? Попробую объяснить простым языком. Вот есть свет — набор мельчайших частиц, фотонов. Допустим, мы хотим выяснить, был ли этот конкретный фотон в данной точке пространства в определённый момент времени. Чтобы дать ответ, нужно воспользоваться устройством под названием квантовый детектор. Вот этими устройствами мы и занимаемся. Наша лаборатория хорошо известна в мире. При ней работает стартап-компания, которая выводит разработки на рынок. Эти изобретения широко используются в астрономии, системах связи, криптографии, медицине, сфере безопасности и много где ещё.

Физиком я стал случайно. До старших классов считал себя гуманитарием. Планировал поступать на философский факультет в МГУ им. Ломоносова. В тот период большую роль в моей жизни сыграл один человек, которого я ни разу не видел лично. Это раввин Ашер Кушнир. Я слушал его лекции на сайте «Толдот Йешурун», на котором до сих пор провожу много времени. Часть курса была связана с тем, как соотносятся Тора и наука. По образованию Кушнир физик. При этом он говорил о вещах, которые занимали меня в том числе с точки зрения философии.

Может ли наука давать истинное знание? Что в принципе считать истинным знанием? В какой момент возникают противоречия между наукой и Торой?

Благодаря его лекциям я начал интересоваться физикой. Задавал себе вопросы, которые в школе обычно не поднимают. Несмотря на это увлечение, я не оставлял идею поступать на философский. В результате мне не хватило нескольких баллов. Я поменял планы и пошёл в педагогический. Выбрал физфак, потому что слово «физика» вроде как звучало круто.

Когда я начал работать в лаборатории, понял, что физика проделала интересный путь. Она вышла из философии примерно во времена Роберта Гука — гениального учёного, впервые использовавшего математическую закономерность для описания природы. Его стараниями и появилась физика как наука, начавшая развиваться параллельно с философией. А потом случилось интересное. С рождением квантовой механики, точнее с появлением уравнения Шрёдингера, в физику ввели параметр, не имеющий физического смысла: пси-функцию. Сейчас скажу страшное для гуманитариев: по правилу Борна квадрат её модуля интерпретируется как мера вероятности обнаружения частицы в данном объёме. Но сама она, повторюсь, не имеет прямого физического смысла. Один этот факт — уже своего рода доказательство того, что физика, взявшая начало в философии, к философии же и вернулась. Я воспринимаю её как самый приземлённый — «низший» — раздел философии, который помогает приблизиться к целостной картине мира через познание материи.

Наиболее полное понимание этой картины даёт иудаизм. Я не нашёл в нём ни единого противоречия.

Иудаизм опирается на принцип «познай, а потом уверуй» — в то время как другие религии призывают просто поверить. Мне, как учёному, первый подход кажется гораздо более логичным и обоснованным.

Допустим, я решаю уравнение Шрёдингера для какого-то объекта. Означает ли это, что я познаю природу? Не совсем. Передо мной открывается лишь часть общей картины. Как человек науки, я понимаю, что существуют законы природы, примерно знаю, как они работают. Но кто их установил? Если начать задаваться вопросами о причинах и первопричинах, наука будет отбиваться: она не должна лезть туда, куда её не просят. В то же время иудаизм, выходя за рамки физического, даст ответы на все эти вопросы. И тогда появится ощущение законченности, целостности. Размышления о природе неизбежно приведут к размышлениям о Т-це. 

Записала Мария Белоковыльская