В нашей новой рубрике «Дома поговорим» мы обсуждаем с друзьями проекта их семейные правила и традиции. Что у них принято, а о чём, наоборот, не может быть и речи? «Цимес» поговорил с Линор Горалик — писателем, поэтом, эссеистом и маркетинговым консультантом — о жизни на две страны, о том, что делает съёмную квартиру домом, и о том, почему прошлое не ужасно, только когда оно чужое
В основном в Израиле, но у меня набегает вплоть до шести месяцев жизни в России в год. Я приезжаю по маркетинговой работе, на фестивали и выставки, преподавать. В Израиле у меня есть съёмная квартира — я вообще живу на съёмных квартирах, давно решила не покупать и, судя по всему, так с этим решением и останусь. Квартира, в которой я живу сейчас, мне очень нравится, мне в ней хорошо и удобно, и в целом я в последнее время ощущаю её своей, она мне близка, она мне довольно родная.
Я много думала о том, что создаёт это ощущение, что делает квартиру твоим домом. И съёмную, и твою собственную — я знаю многих людей, у которых квартиры купленные, но чужие, они так и не стали домом никогда. Видимо, это базируется на чувстве безопасности. Квартира, где я живу сейчас, даёт мне это чувство. Оно связано, конечно, не с замками на дверях, а с тем, что у меня была возможность сделать этот дом таким, каким мне хотелось. Пространство изначально было пустым, это очень важно, и я устроила всё в квартире так, как мне было нужно. Это гостиная с книгами, с рабочим пространством, устроенным так, чтобы мне было удобно, с двумя мастерскими, где я могу что-то делать руками. За ноутбуком я работаю полулёжа, и квартира даёт мне такую возможность. Короче говоря, мне здесь хорошо.
Когда я только приехала, у меня какое-то время просто не было чувства дома. К счастью, это пришлось на возраст, когда это было не очень важно. Мне было 14 лет, всё происходящее вокруг и новые социальные связи тогда интересовали меня гораздо больше, чем дом. И вот так оно как-то и обошлось.
Подросток по определению немножко бездомный человек, потому что он, как мне кажется, во многих случаях ищет себя во внешнем мире, а не в пространстве дома.
По крайней мере, таким подростком была я. А дальше у меня с 18 лет была возможность выстраивать свой собственный дом, я стала жить отдельно от родителей, и эта возможность оказалась мне крайне важна.
Они для меня место, где можно расставить предметы. Очень давно, когда у меня были тяжёлые жизненные обстоятельства и привязываться ни к чему было нельзя, я приучила себя относиться к предметам равнодушно и умею это до сих пор.
И только сейчас я начала немного позволять себе не то чтобы привязываться к предметам, а не заставлять себя ежесекундно жить как солдат в походе, который может встать и с одним рюкзаком выйти из квартиры навсегда. У меня появилось чувство, что у меня есть своё жизненное пространство.
Книжки — единственное, что у меня вызывает боль при мысли, что, может быть, придётся в любую секунду всё бросить. Книжки я всё-таки бросить не в состоянии.
Я привела Бублика уже сразу в эту квартиру, и мы здесь хорошо вместе существуем. Этому животному в доме можно многое, но, с другой стороны, он не то чтобы требовал какого-то заметного регулирования. Он не грызёт книги, не портит мебель… Ну он портит, конечно, но не то чтобы он нарушал мой образ жизни. Он не делает ничего, что вызывало бы у меня раздражение или дискомфорт, поэтому мы уживаемся довольно неплохо.
С переездами в Москву всё устроено интересно. Было время, когда я всегда жила в Москве в одной и той же квартире, снимала её постоянно, хранила там вещи, но мне стало в ней неудобно. Теперь, когда я еду в Москву, я выбираю себе квартиру на Airbnb — но пока не нашла такую, куда хотелось бы возвращаться. Через несколько дней я лечу в Москву снова, на КРЯКК и выставку non/fiction, если всё будет хорошо. И я уже сняла квартиру, которая мне вроде бы по модусу нравится, — если всё сложится, может быть, в дальнейшем я буду выбирать её всегда.
Мне важно, чтобы не было удушающего советского меблирования, чтобы было несколько пространств и я могла переходить из одного в другое. Даже если это студия, нужна возможность быть то в кресле, то в кровати, то за рабочим столом, чтобы это не было привязкой к одному тесному месту. И обязательно, чтобы был стол, где можно рисовать, работать руками, это то, что я всегда проверяю заранее.
Студия — это часто кровать и крошечный столик для еды, но я, к сожалению, так жить не могу, мне нужен стол для моих визуальных проектов. Ну и ещё важно, чтобы дом был в районе, где приятно выйти на улицу.
Ну не считая трёх прогулок в день с Бубликом; раньше их было пять, но я столько не выдерживаю, это очень тяжело. Обычно я встаю в пять утра, вывожу собаку, потом наступает время, когда я разбираю планы работы на день, пишу свои утренние страницы — это такой специфический тип дневника, когда я просто записываю, выгружаю всё, что есть в голове, и таким образом привожу в порядок мысли.
Утренние страницы я потом даже не перечитываю, заполненные блокноты просто выбрасываю, но это для меня фантастически полезный инструмент.
Потом до 10 утра я занимаюсь визуальными и текстовыми делами, личными проектами — пишу, рисую, работаю руками.
У меня есть несколько рабочих мест дома, они все находятся в гостиной или в мастерской. Из-за специфики своего здоровья я вынуждена большую часть времени работать практически лёжа. Так что у меня есть лежачая зона дивана, подвесное кресло, в котором тоже можно практически лежать, и рабочий стол; я перемещаюсь между этими тремя рабочими местами.
В 10 часов утра начинается моя работа как маркетолога, она продолжается до шести часов вечера. Сейчас учебный семестр, значит, где-то с шести до 10 вечера я преподаю почти каждый день — у меня есть курсы по теории моды в «Шанинке» и «Вышке». Преподаю и провожу встречи с клиентами я за тем же столом, где работаю руками, оттуда прекрасный вид на книжные стеллажи.
Спальня зарезервирована для сна, мне это важно. Я где-то вычитала это правило как важный секрет, и действительно, мне это очень помогло лучше спать, легче засыпать и просыпаться. Я считаю, это какая-то правильная история.
Я не очень разделяю отдых и работу. Но я звоню родителям каждый день, мы говорим примерно по часу, я это делаю обычно, когда заканчиваю работать. Они тоже живут в Израиле, но в другом городе, несколько раз в месяц приезжают в гости в выходные, иногда я готовлю им обед, но чаще — они мне, и мы проводим вместе день. Ещё ко мне приходят в гости друзья, обычно тоже вечером, два-три раза в неделю на пару часов. И это совершенно счастливые часы, они меняют мою жизнь.
Когда я жила в Москве постоянно, у меня некоторое время были «вишнёвые вторники». Я приглашала друзей, это были такие открытые вечера, мы ели всё, в чём были вишни, и разговаривали. Как салон. Это было прекрасно, но больше я так, к сожалению, не делаю, просто не могу себе представить такое количество людей у меня дома. Мне это уже тяжело. За редчайшими исключениями, я предпочитаю общаться с друзьями один на один. Думаю, что это просто возраст.
Я живала по несколько месяцев в Лондоне, в Штатах, в Италии — Риме, Венеции. Но мне очень важно не просто понимать язык, а слышать город — разговоры за столиками кафе, объявления в общественном транспорте, прохожих на улице. Важно читать рекламы, видеть городской текст, понимать граффити. И в этом смысле в англоязычных странах мне прекрасно, в России, в Украине, в Беларуси мне прекрасно — в смысле языка, не остальных факторов, — но в других странах мне не так хорошо, как могло бы быть. Сейчас я учу итальянский, собираюсь провести весну в Италии, если всё получится. Может быть, по мере изучения языка появится ещё одна страна, где я смогу жить.
Вне контекста языка мне просто никак. Мне надо слышать, что говорят люди и как они говорят, без этого город для меня немой, пустой. В других городах я выхожу из дома гораздо чаще привычного ровно для того, чтобы слушать. Я, к моему огромному сожалению, не умею понимать архитектуру, главный смысл городов для меня — это музеи и люди.
Может быть, это прозвучит глупо, но я сейчас в лучшем месте, в котором мне доводилось быть. Я человек, который не умеет смотреть в прошлое с умилением, я своё прошлое не люблю. Вообще, целиком. Я не знаю, почему так устроено, но это касается даже прошлого недельной или двухнедельной давности.
Я сейчас перебираю — вообще никогда. Всё обесценивается мгновенно, ничего не остаётся. Выставка? Уже нет. Книжка? Уже нет. Кто-то что-то мне приносит из прошлого, текст, который я написала, вещь, которую я сделала, — и мне страшно, потому что всё плохо. Всё прошлое плохо, и можно только надеяться в будущем сделать лучше. У меня слишком много идей, как можно сделать лучше.
Я так устроена, мои основные направляющие — стыд и страх. Стыд за прошлое и страх перед будущим.
Без умиления, без ностальгии. У меня нет к нему любви, но есть острый интерес, и этот интерес смешан со страхом и отчуждением. Меня не интересует большая история, движение народных масс, события крупного масштаба — но меня очень сильно интересует частная история и то, как люди справлялись с повседневностью в прошлом. Я собираю воспоминания в проекте PostPost, я занимаюсь прошлым в статьях для «Теории моды», я делаю это в своей прозе, в моих попытках визуального, это для меня очень важно. Люди — это про сострадание и про любовь.
Другие люди прекрасны всегда. Предметы, которые есть в моём доме, полностью отделены от своего прошлого, они очень часто связаны с другими людьми, здесь много подарков, много mementos, и поэтому для меня здесь много про любовь. Очень много. Я очень ценю всё, что связано с этой любовью и с этими воспоминаниями, и почти о каждом из этих предметов могу долго рассказывать, они все ценные.
Это вещь моего деда, и я его бережно храню, пусть он и штамп для русскоязычного человека в Израиле. Мои родители умеют хранить наследственные вещи, хотя, конечно, мы очень много потеряли при эмиграции. Раньше я никогда не брала эти предметы к себе в дом. И только в последнее время, когда у меня начало появляться чувство, что я имею право не бояться что-нибудь иметь, у меня появилось несколько вещей моих бабушки и дедушки. Я эти предметы очень люблю, они у меня связаны с детством, и вот теперь они у меня живут. В первую очередь это бабушкина ваза, маленькая китайская тарелка, которая принадлежала моему деду, и именной самовар, который ему когда-то подарили.
Но для того чтобы эти вещи смогли начать жить у меня, мне нужно было внутреннее ощущение, что я могу, как в «Леоне», выйти не только с рюкзаком, но и с цветком. Не только с рюкзаком, но и с бабушкиной вазой. И с Бубликом. Главное, с Бубликом.
Записала Мария Вуль
Фото: Даниил Маштаков специально для «Цимеса»
Читайте также:
✡️ «Цимес» — самое еврейское место во всем Рунете. Каждый день мы пишем о жизни современных евреев в России и ищем ответы на волнующие нас вопросы — от житейских до философских. А если сами не можем разобраться, всегда обращаемся к специалистам — юристам, психологам, историкам, культурологам, раввинам.
Связаться с нами по вопросам сотрудничества, партнерских программ и коллабораций можно написав на почту shalom@tsimmes.ru или в телеграм
